LITMIR.BIZ

      В тинистых глухих затонах,

      в чёрных не́торопях жизни

      светом если что и брызнет —

      млечное тепло влюблённых.

      И вновь темно и пусто.

      Только разметавшийся по вселенным —

      до света, до жизни, до человека —

      холод миллионолетий.

      Но в сквозных пустотах слога,

      но в провалах звёздных ночи, —

      пусть Он веет где захочет:

      трепет, оторопь, тревога.

      Вот и прожил ты здесь свой век,

      словно вынут из себя весь,

      и в тебе сейчас идёт тот же снег,

      эта бело-равнодушная взвесь.

      Он годами идёт, устав,

      даже в вырытой чудом норе,

      где стоит твой разлапистый шкаф

      с дорогими страницами.

                                            В тебе,

      как на брошенной стройке, торчат

      не пошедшие в дело куски,

      и заносит их снег, белый ад,

      покрывая пустырь и виски.

      Густая влажность свободе учит,

      вползает в окна и детством мучит,

      легко сбирая с годов по крохе:

      и снова осень в подмокшей охре

      позволит ливню тех лет пролиться,

      сплетая в стёклах свои косицы,

      сливая в люки потоков туши,

      и чтобы мальчик стоял и слушал.

      Ещё плетеньем венозных молний,

      ещё качаньем ветвей пополни,

      ещё догадкой, что страх и счастье,

      что смерть и ливень в единой власти,

      в едином горе, в едином сущем,

      так жадно ждущем, так густо льющем.

      Не дышит стих. Бывает так. Не дышит.

      И ты стоишь – дитя среди слогов

      рассыпаных – они уже не слышат

      упругий ход слоистых облаков.

      И всё, что так воистину бывает,

      как тютчевский многоголосый гром,

      в твоих словах бессильно умирает,

      а может быть в тебе, тебе самом.

      Ну что ж, ты небо плотно закрываешь.

      Прижавшись лбом к оконному стеклу,

      застывшим пальцем контур огибаешь

      вещей, идущих медленно ко дну.

      И всё ещё одной ногой в могиле,

      с её бесцветным привкусом свинца,

      как Лазарь, повинуясь строгой силе,

      к живым уходишь прочь от мертвеца.

      Близких тяжело терять – себя легче,

      надоел ты мне, я, изрядно, —

      вечно хочешь есть, спать, того хуже:

      чаще всего ничего не хочешь.

      Погружу-ка тебя в хлам событий,

      распишу пастелью состояний

      и, при встрече кивнув, отойду в раздумье:

      что за знакомая постная морда?