LITMIR.BIZ

      Небесные хоры… мистерия духа…

      и александрийский классический стих…

      Ревела пурга. Было страшно и глухо.

      «Зовите Ивана…» —

      «Допрыгался, псих!»

      Так было всегда: одинокая скрипка

      рвалась, словно пульса спадавшего нить.

      Он сам понимал обреченность попытки

      удушье свинцовое духом пробить.

      Романтик – романтиком, но отдаленно

      провидя: с восстаньем дела не ахти,

      он встал под крамольные эти знамена,

      поскольку не мог никуда не идти.

      В мороз, с пистолетом, слепой, неуклюжий,

      мечтая добраться – чудак! – до царя…

      И вот безнадежно теперь занедужил,

      но шепот упрямый:

      «А все же не зря!

      Конечно, когда бы узнали солдаты,

      зачем их в то утро на площадь вели…»

      Минуты свободы – года казематов,

      кандальный трезвон вдоль великой земли.

      «Зовите Ивана…»

      Пустая бабенка,

      которая как-то случилась женой,

      ответила резко: «Послала девчонку.

      Чего разорался! Лежи, коль больной!»

      Чадила лампада, и под полом мыши

      скреблись не к добру. Раздражал даже звук.

      «Нашелся работник! Все пишет да пишет,

      бумагой набухал аж целый сундук.

      А проку-то: нищий, к тому же опальный,

      и мне не мужик, и малым не отец…»

      Уныло поддакивал сонный квартальный,

      обязанный справить законный конец.

      Дверь настежь – ворвался взволнованный Пущин:

      «Ну, что он? Ужели никак не спасти?»

      Гнусавил дьячок:

      «Грех гордыни отпущен,

      с надеждой, душа, в мир терпенья лети.»

      Какая ирония – слово прощанья

      добило, поэт не стонал в забытье,

      уже не подсуден, границу страданья

      уже миновал и российский Шенье.

      И Пущин заплакал: «Так скоро и все мы…

      и та же немая Россия окрест…» —

      «Иван! – как сквозь тьму. – Там стихи и поэмы,

      возьми!»

      И застыл указующий перст…

      «Еще хоть минуту! Куда же ты, Виля!..

      Прощай, брат, я сделаю все, что смогу…»

      Он низко склонился. А тучи спешили,

      лиловые гривы трепля на бегу,

      где Русь потихоньку силенку копила —

      на что? Кабы знать, как она не проста…

      Романтик сгорел, придавила могилу

      чугунная, как с той картечи, плита.