LITMIR.BIZ

Об этом «ужасном» дне Падейкова осведомилась так: «Двадцатого ноября, в самый день преподобного Григория Декаполита, собственная приданная девка Феклушка торжественно в общем собрании всей девичьей объявила, что скоро она, Феклушка, с барынею за одним столом будет сидеть, и что неизвестно еще, кто кому на сон грядущий пятки чесать будет, она ли Прасковье Павловне или Прасковья Павловна ей» (Салтыков – Соч., II, 31).

См. назв. Очерки, 8. Хорошим панданом к записям Якушкина могут служить картины помещичьей растерянности, записанные мощною кистью Салтыкова. По поводу первых тревожных слухов, расстроивших сны помещиков и в особенности помещиц, читаем: «Всегда видишь, – рассказывает Падейкова, – что-нибудь приятное: или по ковру ходишь, или по реке плывешь, или вообще что-нибудь на пользу делаешь, а нынче просто-напросто привиделось какое-то большущее черное пятно: так, будто и колышется перед глазами – то налево повернет, то направо пошатнется, то будто под сердце подступить хочет… Видно, уже мы не угодны стали, – толкует свой сон Падейкова, – а угодны холопки. Ну, что ж? и пускай они будут дворянками! Вот завтра позову всех, и Феклушу позову… ну, и скажу им: теперь, девки, уж не мне вами командовать, а вы командуйте мною, вы теперь барыни, а я ваша холопка! Только прелюбопытно будет, Гаврила Семеныч: как это они за команду примутся? Ведь они это дело как понимают? По-ихнему, сидеть бы сложа руки, чтобы все это им даром да шаром… а того и не подумают, мерзавки, что даром-то и прыщ на носу не вскочит: все сначала почешется» (Салтыков – Соч., I, 35, 36).

Мат. кр. пр. I, 150.

См. «На заре крестьянской свободы», Русская Старина, 1897. № ю. С. 31. У страха, да вдобавок при нечистой совести, глаза велики. При первой же вести о воле помещики страшно перепугались. «Страх из-за неповиновения крестьян, – царил тогда всюду, – в столицах и в самых отдаленных, глухих закоулках империи. Крестьянские бунты грезились и во сне, и наяву; опасения шли далеко впереди колыхающейся действительности.

Слово «бунт» стало обиходным; жалобы властям сыпались без конца; становые пристава и исправники почти не возвращались на свои квартиры. Следующие примеры покажут, насколько были виновны одни и правы другие. Князь Ф. Ф. Мышецкий жаловался на своих крестьян с. Нерглева, что они, «под влиянием ложных понятий о свободе, оглашая себя вольными», отказались от уплаты оброка. Из расследования исправника оказалось, что они только просили помещика об отсрочке на месяц 10 рублей недоимки. Помещица Попова доносила, что ее крестьяне «выходят из повиновения»; на самом же деле они только не решались исполнить ее приказ ехать за дровами в «соседние дачи». М. Е. Чевокинская подала даже две просьбы: одну министру внутренних дел, а другую – в III отделение, в которых писала, что ее крестьяне отказались платить оброк «под предлогом, что от царя будет какое-то новое положение». Следствие же обнаружило, что они не заплатили ей «по своей бедности и разоренности» трети оброка, 250 р., и просили отсрочки до получения задатков на волжскую работу». «Крепостные А. Д. Черткова двух деревень отказались платить оброк и повиноваться бурмистру. Оказалось, что бурмистр присвоил себе более 7000 р. мирских денег. По донесению губернатора министру внутренних дел, крестьяне помещика Пашкова «крутым и несправедливым обращением были доведены до того, что боялись в числе двух или трех человек открыто сойтись и поговорить в деревнях». О «бунте» в имении П. Н. Менделеева губернаторский чиновник доносил, что крестьяне отказались от оброка и работ «выведенные из терпения непомерными поборами и бесчеловечным тиранством помещика из своих рук». Крестьяне г-жи Чупраковой, которая жаловалась на них в нанесении «дерзостей и обид», в числе 19 душ мужского пола, составляя 9 тягол, выплачивали ей ежегодно 300 р. оброку, подушный и мирской сборы и б дней в неделю работали на нее, а «дерзости и обиды» их состояли в том, что они «как милости, просили дать им два дня в неделю работать на себя». После этого можно себе представить, что же считалось тогда злоупотреблением властью помещика, за которое поместья отбирались по закону в опеку… Таких имений в губернии в конце 1858 г. всего было и, причем большая половина с их населением в 1172 души обоего пола поступила в течение 1857–1858 г.» (СПб. Вед., 1898 г., 19 февраля).

См. там же, 21. По сообщению г-жи Смирновой, у тонких политиков-крепостников сам Блудов попал в красные (Рус. Стар., 1897. № 10). Муханов заносит в свой дневник: «Морни высказал, что в России само правительство проводит программу социалистов. Кн. Черкасский сказал с удовольствием, что чрез три года в России не останется ничего на своем месте. Все эти Головнины и другие окружающие великого князя люди, сказала одна высокопоставленная особа, красные и кроме вреда ничего не делают». См. Днев. Муханова (Русск. Арх., 1896, II, 33).

Русский Архив, 1885. № 11. Ввиду исконного недоверия крестьян к помещикам такая неверная официальная версия, по удостоверению Якушкина, достигала цели, вызывая недоверие к «воле» (назв. очерки. С. 16).