Поэма «Демон» в русской критике (с середины XIX века до наших дней) - Гай Николаевич Серегин

Скачать книгу

Петра

      Мрачили мятежи и казни.

      Забунтовал Гоголь – написал первую часть «Мертвых душ» и смирился – сжег вторую, благословил крепостное право. Забунтовал Достоевский, пошел на каторгу – и вернулся проповедником смирения. Забунтовал Л. Толстой, начал с анархической синицы, собиравшейся море зажечь, и смирился – кончил непротивлением злу, проклятьем русской революции

      Где же, где, наконец, в России тот «гордый человек», которому надо смириться? Хочется иногда ответить на этот вечный призыв к смирению: докуда же еще смиряться?

      И вот один-единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся, – Лермонтов.

      Потому ли, что не успел смириться? – Едва ли.

      Источник лермонтовского бунта – не эмпирический, а метафизический. Если бы продолжить этот бунт в бесконечность, он, может быть, привел бы к иному, более глубокому, истинному смирению, но, во всяком случае, не к тому, которого требовал Достоевский и которое смешивает свободу сынов Божьих с человеческим рабством. Ведь уже из того, как Лермонтов начал свой бунт, видно, что есть в нем какая-то религиозная святыня, от которой не отречется бунтующий, даже под угрозой вечной погибели, той «преисподней, где пляшут красные черти».

      Этой-то метафизически и религиозно утверждающей себя несмиренности, несмиримости и не могла простить Лермонтову русская литература. Все простила бы, только не это – не «хулу на Духа», на своего смиренного духа: Смотрите: вот пример для вас!

      Он горд был, не ужился с нами.

      Глупец! Хотел уверить нас,

      Что Бог гласит его устами.

      Смотрите ж, дети, на него,

      Как он угрюм, и худ, и бледен,

      Смотрите, как он наг и беден,

      Как презирают все его!

      Вот за что обречен был Лермонтов на страшную казнь в сем веке и будущем.

      Вл. Соловьев уверяет, будто бы любит Лермонтова. – «Вы мне поверьте, что, прежде чем говорить о Лермонтове, я подумал, чего требует от меня любовь к умершему». – Но уж если любовь такова, что вбивает, так сказать, осиновый кол в горло покойнику, то какова же ненависть?

      Любовь или ненависть, во всяком случае такая страсть в этой борьбе, которая возможна только тогда, когда враг врагу чересчур близок. Вл. Соловьев и Лермонтов – родные братья, Авель и Каин русской литературы; но здесь совершается обратное убийство: Авель убивает Каина.

      Борьба многих смиренных с одним «гордым человеком» происходила до сих пор в темноте, как бы ощупью: слышно было только, что кого-то ловили, давили, душили и никак не могли задушить окончательно. Но кого именно, не было видно. Никто не смел заглянуть в лицо избиваемой нечисти, словно упырю или оборотню. Вл. Соловьев первый осмелился, не опустил глаз перед невыносимо тяжелым взором Лермонтова и, глядя ему прямо в глаза, произнес: «сверхчеловек». И слово это, как свеча, вдруг поднесенная к лицу оборотня, осветило его. Верно это или неверно, во всяком случае, дело тут именно об этом.

      Борьба

Скачать книгу