Скачать книгу

религий – иудаизма, христианства, ислама, буддизма.

      По всей видимости, к эпохе женской родовой общины, наряду с культом небесных светил, огня и священных животных, восходят истоки древнерусского почитания «рода и рожани́ц», память о которых сохранялась в русском Средневековье. Мать-покровительница являлась главной рожéницей – опекаемой всем родом подобно матке людского роя. В кругу приближённых к ней матёрых женщин (баб) сохранялись древнейшие магические заклинания – матерные слова. Они могли походить на рычание и сменяться криками, от которых стыла кровь. Так «мать рода» вместе с другими женщинами ограждала беременных, рожениц, младенцев от злых духов, зверей и пришлых мужчин. При посвящениях подростков повелительное наклонение (пошла, пошёл) придавало заклинаниям-оберегам особую силу. Не исключено, что в архаическую эпоху все части тела, в особенности, сакральные, считались особыми почитаемыми сущностями, к которым обращались то с мольбами, то с приказами. Женщины тайно матерились, чтобы стать матерью, а при трудных родах голосили благим матом в окружении повивальных баб.

      Корневые компоненты славянских матерных заклятий восходят к индоевропейским или древнеевропейским метафорам, означавшим зачатие ребёнка (от древнерусское ребя, восходящего к праславянскому *reb-).[4] Родственную этимологию, связанную с индоевропейской праформой *med-do– «промежность» имели праславянские названия мужского и женского естества *mǫdo, *manda.[5] Обережными словами-сравнениями являлись обозначение *pěstъ (родственное литовскому piestà, латышскому pìesta со значением «ступа» и связанное с глаголами пихать и пестовать), пара пестик и тычинка от тыкать, праславянское *kij «деревянная палка, молот» и др. Известен южнорусский обряд символического «толчения воды в ступе», который в свадебную ночь совершали родственницы молодых, чтобы помочь зачатию ими ребёнка. Во время архаических браков и обрядов плодородия восхваление мужского и женского естества сулило здоровое потомство и многодетность. В день свадьбы изготавливали и, подобно античным фаллофорам, носили вслед за женихом и невестой изображения детородных органов.[6] Почти религиозный культ слова, свойственный восточным славянам, объясняет табуирование обрядовой матерщины в то время, как у западноевропейских народов такие табу отсутствовали.[7]

      Матерные слова были запретны для детей и мужчин, резко отличались от брани, сопровождавшей сражения с врагами, и от бытовой ругани («насмешек» – от ругатися «смеяться»): от оскорблений душа становилась скорблой – «иссыхала, сжималась», поклёпы (от клепати «ударять») делали её покляпой – клонили и прижимали к земле, клевета уподоблялась клеванию «терзанию клювом», поношения человек либо «сносил», либо отвергал «оборачивал на обидчика»; заметим, что слово обида происходит от *ob-viděti «завидовать». Скачать книгу


<p>4</p>

Макс Фасмер, теряя из вида смысловую коннотацию, связанную с продолжением рода, выводит слово ребёнок от раб «работник», предполагая его родство с латинским orbus «сирота». Фасмер Макс. Указ. соч. Т. III. С. 453.

<p>5</p>

Там же. Т. II. С. 669.

<p>6</p>

П. А. Флоренский в исследовании сельских частушек Русского Севера отметил существование архаических слоёв народного сознания, которых ещё не коснулись культурные запреты христианства: «частушка служит живым свидетелем чистоты нравов нашего крестьянства. /…/ В смысле прямоты выражений и отсутствия эвфемизмов частушки говорят столько, что исполнителям их дальше уже нечего говорить; все названо своими именами, /…/ «похабные частушки» можно было бы уподобить ифифаллам, т. е. фаллическим песням греческих дионисий». Флоренский П. А. Собрание частушек Костромской губернии, Нерехтского уезда. Кострома: Губернская типография, 1909. // URL: http://lib. kostromka.ru/florensky/chastushki.php

<p>7</p>

Успенский Б. А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Исследования по русской литературе и фольклору. М.: Common place, 2018. С. 195.