LITMIR.BIZ

      Позволь, я твой покой нарушу,

      уединенья мрак прерву.

      Довольно пить, пойдем наружу,

      на воздух, в город, на Неву.

      Быть в изоляции доколе?

      Что высидишь тут, за стеной?

      Ты как-то раз прошелся с Колей,

      так прогуляйся и со мной.

      Я уши, так сказать, развесил,

      ведь слово Пушкина закон.

      Был Александр Сергеич весел,

      лет сто мне будто бы знаком.

      – Гони ты прочь остатки сплина!

      И спорить с этим я не стал,

      но вспомнил: из-за карантина

      закрыты злачные места.

      – На свете есть покой и воля, —

      заметил дружески поэт.

      – Ни капли нынче алкоголя, —

      и к двери сделал пируэт.

      Задерживаться дале дома,

      как будто, не было причин.

      Но поразило тут, как громом:

      а как же, этот, карантин?

      Защитных средств, конечно, нету,

      а, значит, нет гражданских прав.

      Ведь схватят бедного поэта,

      потом еще и вкатят штраф.

      Его в руках ментов представил:

      – попался, – скажут там, – налим!

      И всё! Без всяких честных правил…

      Но Пушкин был неумолим.

      Взмах тростью, словно алебардой,

      и вот, на месте план возник:

      – я рот прикрою бакенбардой,

      а ты поднимешь воротник.

      Вдвоем мы вышли на прогулку,

      на набережную реки.

      Стучали по граниту гулко

      квартетом наши каблуки.

      Поэт, потягиваясь сладко,

      сказал: – прохладно поутру.

      Его просторная крылатка,

      как парус, вилась на ветру.

      Мы долго с Пушкиным гуляли:

      беспечны, пылки и лихи.

      Маршрут припомню я едва ли,

      поскольку он читал стихи.

      Представить мог прогулку эту,

      пожалуй, только Питер Брук.

      Прозрачный воздух, два поэта,

      пустынный, летний Петербург.