LITMIR.BIZ

      Народной ярости не внове

      Смиряться страшною игрой.

      Тебе, Семнадцатый Людовик[1],

      Стал братом Алексей Второй.

      И он принёс свой выкуп древний

      И горевых пожаров чад,

      За то, что мёрли по деревне

      Мильоны каждый год ребят.

      За их отцов разгул кабацкий

      И за покрытый кровью шлак,

      За хруст костей в могилах братских

      В манджурских и иных падях.

      За матерей сухие спины,

      За ранний горький блеск седин,

      За Геси Гельфман в час родин

      Насильно отнятого сына.

      За братьев всех своих опальных,

      За все могилы без отмет,

      Что Русь в синодик поминальный

      Записывала триста лет.

      За жаркий юг, за север гиблый,

      Исполнен над тобой и им,

      Неукоснительно чиним

      Закон неумолимых библий.

      Но помню горестно и ясно:

      Я – мать, и наш закон – простой:

      Мы к этой крови непричастны,

      Как непричастны были к той.

      Оттаяла или очнулась? –

      Спасибо, любимый,

      Как будто на землю вернулась,

      На запахи дыма,

      На запахи речек медвяных

      И кедров зелёных,

      Тобольских домов деревянных,

      На солнце калёных.

      Как будто лицо подняла я

      За чьей-то улыбкой.

      Как будто опять ожила я

      Для радости зыбкой…

      Но город, глядящийся в реки,

      Молчит, осторожен.

      Здесь умер слепой Кюхельбекер

      И в землю положен.

      Здесь в церкви купчихи кричали,

      Качая рогами.

      Распоп Аввакум обличал их

      И бил батогами.

      И в год, когда пламя металось

      На знамени тонком,

      В том городе не улыбалась

      Царица с ребёнком…

      И я задыхаюсь в бессилье,

      Спасти их не властна,

      Причастна беде и насилью,

      И злобе причастна.