LITMIR.BIZ

Молодой еврейский юноша из Алжира переезжает в Париж и решает избрать карьеру чиновника, стараясь при этом не порывать с главным, как ему кажется, делом его жизни – музыкой. Он пишет песни для популярной певицы Барбары, одновременно защищая диссертацию по экономике. Карьера в госорганах складывается успешно, он знакомится с будущим президентом Франсуа Миттераном, а в свободное время публикует трактат по философии музыки [Attali, 1977] и дирижирует университетским оркестром Гренобля. Миттеран приглашает молодого экономиста на должность советника, продвигает на пост первого президента Европейского банка реконструкции и развития, и тот становится членом Бильдербергского клуба. Параллельно финансист, музыкант и политик обнаруживает таланты философа и литератора. Пишет книги о каннибальской природе современной медицины, построенной на отчуждении человека от собственного тела [Attali, 1979], роман экзистенциалистского толка [Аттали, 1993] и визионерскую работу «Линии горизонта» [Attali, 1990] о том, как технические объекты изменили нашу цивилизацию.

Подробнее

В романе английского писателя Джулиана Барнса «Англия, Англия» описывается утопическое корпоративное образование – гибрид музея и туристического парка. Транснациональная корпорация «Питко» во главе с одиозным предпринимателем сэром Джеком Питменом приобретает остров Уайт и превращает его сначала в аттракцион, а затем в альтернативную Англию. «Питко» создает в миниатюре страну, обладающую основными признаками английскости, исходя из исследований общественного мнения. Выражение «Англия, Англия» – адрес утопии: «Адм. обл. – Англия, страна – Англия» [Барнс, 2012, с. 247]. Вес аттракциону придает перебравшаяся на Уайт английская монархия. Постепенно остров из чисто экономического проекта превращается в независимое государство, интерес мирового сообщества смещается с большого острова на маленький, и старая добрая Англия приходит в упадок. Главный герой романа Марта Кокрейн – женщина средних лет, которая пытается найти счастье на фоне описываемых событий. Кульминация произведения – Марта руководит проектом. После провала и изгнания героиня отправляется доживать свой век в старую Англию. Книга состоит из трех неравных частей. В первой части «Англия» (England) в качестве пролога описываются детские воспоминания Марты, во второй части «Англия, Англия» (England, England) рассказывается собственно история утопического проекта, а третья «Ингленд» (Anglia) – эпилог, где описывается жизнь людей как «возвращение к корням» в старой Англии.

Подробнее

Благодаря Фрейду в литературе хорошо описан феномен «жуткого » [Фрейд, 1995, с. 265]. Жуть – это ощущение, которое появляется, когда что-то до боли знакомое вдруг открывается с неизвестной стороны – предстает в облике чего то зловещего и непонятного. Как если бы вы протянули руку, чтобы погладить свою кошку, и вдруг поняли, что это не ваша кошка (да и не кошка вовсе). Фрейд обратил внимание на этимологию «жуткого» в немецком языке (unheimlich, дословно «недомашнее»). Австралийский исследователь Скотт Маккуайр распространил фрейдовскую теорию жути на современные города, которые уже не являются тем, чем кажутся, и которые стремительно перестают быть домом для своих жителей.

Подробнее

Книга Александра Бикбова – результат многолетних изысканий в области институциональных и смысловых структур (пост)советского интеллектуального пространства, начало которым положено в кандидатской диссертации, защищенной в 2003 г. Как и в многочисленных предыдущих публикациях, часть которых в переработанном виде вошла в рецензируемый труд, теоретико-методологические установки автора находятся под определяющим влиянием концепции П. Бурдье. Однако в данной монографии бурдьерианский инструментарий используется в необычной для него обстановке исторической социологии. При этом концептуальный контекст исторической социологии как самостоятельной дисциплины (Ч. Тилли, Т. Скочпол, М. Манн и др.) остается вне внимания автора. Книга состоит из методологического введения, трех основных разделов и написанного в свободной форме послесловия, посвященного проблематике академического расизма. Справедливо отмечая неоднородность советского и постсоветского интеллектуального опыта, автор осознанно воспроизводит эту неоднородность в структуре работы, последовательно переходя от перипетий истории понятия «средний класс» в промежутке от 1950-х до 2010-х годов к истории обращения понятий «гуманизм», «личность», «наука», «прогресс» в специфических советских условиях и, наконец, к еще более эзотеричной истории советской и постсоветской академической социологии.

Подробнее

Однажды вечером в конце декабря 1882 г. русский физиолог Илья Ильич Мечников открыл биологический иммунитет. Ученый пронзил прозрачную личинку морской звезды шипом розы, оставил на ночь, а наутро обнаружил активность подвижных клеток в месте поражения. Клетки он назвал фагоцитами, явление – фагоцитозом, а организму приписал способность защищать себя от внешних воздействий. Декабрьский вечер можно условно считать датой рождения научной дисциплины иммунологии, условно потому, что эта дата, судя по всему, не единственная. Кафедры иммунологии и университетские курсы появляются не раньше 1930-х [Pradeu, 2012, p. 18–19], а термин иммунная система – не раньше 1960-х [Moulin, 1989, p. 221]. Такие слова и выражения, как «иммунитет», «иммунная система», «аутоиммунитет», проникают в повседневный язык только в конце 1980-х, не в последнюю очередь благодаря СМИ [Martin, 1994]. Сегодня иммунология определяет дискурс, поднимающий вопросы, что такое тело, здоровье и болезнь, жизнь и смерть [Haraway, 1991, p. 203–205; Cohen, 2009, p. 2–3].

Подробнее

Миф о космосе неразрывно связан как с политическими факторами, так и динамикой научного знания. В таком понимании миф не является продуктом доцивилизационной формы мышления, но формой познания мира, в котором преднаучные идеи гибридизируются с научным и повседневным представлениями. Миф о космосе на протяжении минувшего столетия претерпевал значительные изменения, происходившие вместе с трансформациями общественно-политической, экономической ситуации и научного знания. Представления о космосе в конце XIX – начале XX века были крайне мифологизированы. В результате внеземное пространство представлялось пространством утопии, которая до середины ХХ века была основным источником популярных образов космоса. Технологический прорыв, развитие космической программы придало этим образам более рациональный характер.

Подробнее

До середины 1990-х исследователи города рассматривали масс-медиа как фактор разрушения публичных пространств, социальных связей и исчезновения истории (Э. Сойя, Ж. Бодрийяр, М. Оже, Г. Дебор). В свою очередь некоторые исследователи медиа видели в новых средствах коммуникации демократический потенциал и возможность преодоления неравенства. В настоящее время виртуальное и физическое не противопоставляются друг другу, а рассматриваются как взаимодополняющие среды [Урри, 2012]. Эта идея вписывается в направление современной социальной теории, представляющей город как совокупность отношений разного рода (исследователь Ю. Бедаш называет такие концепции «постметафизическими») и критикующей классический дуализм языка и пространства [Вахштайн, 2014]. Тем не менее подходы к конкретным кейсам в области urban communication studies зачастую сохраняют логику оценочных оппозиций. Влияние медиа рассматривается либо как освобождающее, либо как закрепощающее. Цель нашего исследования – оспорить эти противоречащие друг другу взгляды и найти альтернативный, более продуктивный подход к отношениям города и медиа.

Подробнее

В постсоветском искусствознании термин «вульгарная социология» регулярно используется в отношении любой советской социологии искусства. Вульгарной, т. е. редуцирующей объект анализа в идеологических целях, называется всякая попытка связать поле искусства с общественными отношениями. В результате советские а их внутренние различия игнорируются. Эта статья направлена на то, чтобы, во-первых, прояснить игнорируемую разнородность течений в советской социологии искусства 1920-х. Во-вторых, продемонстрировать, что, внеся историко-теоретическое различие в слитное поле, где оказались смешаны противоборствующие стороны и неравноценные институциональные позиции, мы можем иначе помыслить дискурсивный перелом между 1920-ми и 1930-ми, который является одной из самых проблемных точек истории советской науки об искусстве.

Подробнее

Разным обществам присуще разное представление о ребенке и детстве. Отличие этих представлений в обществах традиционных и индустриальных связано с наличием в индустриальных обществах воспитательных технологий – комплекса практик и ритуалов, которые призваны сформировать будущего гражданина. Такие практики в отличие от практик воспитания в обществе традиционном носят систематический характер и воспринимаются именно в таком качестве. Это подразумевает появление профессии, связанной исключительно с воспитанием. В таком смысле мы не можем говорить о воспитательной технологии в русской традиционной крестьянской культуре или в культуре жителей Самоа, где воспитание детей включено в повседневную жизнь, является ее неотъемлемой частью и осуществляется всеми членами сообщества. Если же речь идет о городских индустриальных обществах XIX века, то анализировать практики воспитания в этих обществах без рассмотрения воспитательных технологий, присущих этим культурам, невозможно. Практики воспитания в таких обществах – воплощение определенной воспитательной технологии, идет ли речь, к примеру, о дисциплине в публичных школах в Великобритании XIX века или в организации скаутского движения в Америке середины века XX. Однако разные представления о ребенке и детстве свойственны не только традиционным и индустриальным культурам. В индустриальных обществах XX века эти представления также имеют свою специфику. Она отражается не только в литературе (как детской, так и взрослой), живописи, материальном мире (игрушках, одежде, структуре пространства дома и города), но и в воспитательной технологии: игры, практики и ритуалы, которые считаются наиболее подходящими для воспитания детей и подростков.

Подробнее

Критическая социология возникает как жест размежевания c традиционной теорией. В ее основании лежит отказ от классической аксиоматики, прежде всего от представления о социальном порядке как о данном, а также признание активной роли социолога по отношению к предмету исследования. Убеждение в непреложности существующего порядка определяло роль и функции классической теории. В этой модели социальная наука – часть сложившейся системы разделения труда; у социолога есть свое место в этой системе, и он не задается вопросом о собственной позиции. Так описывает эту ситуацию Хоркхаймер: «Традиционная теория могла принимать как данность множество вещей: свою позитивную роль в функционировании общества, общепризнанно странное и косвенное отношение к удовлетворению общих нужд, участие в процессе самообновления. Наука не задавалась вопросом обо всех этих неочевидных вещах, <…> но они были проблематизированы в критической мысли» [Horkheimer, 1972, p. 217]. В традиционной модели человек должен был принимать существующие условия как данные и стремиться следовать принятым требованиям. Критическая социология поставила под сомнение непреложность этих правил, предложив проект описания человека в ситуации социального конфликта. В результате через призму конфликта стала осмысляться позиция самого социального теоретика.

Подробнее