LITMIR.BIZ

      Сями сидел на меже с охапкой сурепки в руках. Стреноженная лошадь паслась рядом.

      – Чего плуг не снял? – крикнул Товмарза. – Тебе чем бы ни было, лишь бы пузо набить.

      – Идите сюда, ребята, – не обращая внимания на крикливого брата, позвал Сями, – угощайтесь.

      – Где ты нарвал столько? – спросил Хасан, хрустя сочной зеленой сурепкой.

      – Вот там, на склоне, – показал Сями в сторону тернового кустарника.

      – Пойдем и мы, Хасан… – предложил Рашид, но не успел он договорить, Гойберд потянул его за руку:

      – А ну, идем! Ты сюда не забавляться пришел.

      2

      В тот день пахать так и не начали. Добрались до места поздно.

      Товмарза недолго оставался в поле. Он объявил, что Исмаал и Хасан должны за плуг вспахать их участки – его и Элмарзы. И Сями, мол, поработает.

      – Сказал и сам уехал.

      Стали устраивать ночлег. Поставили арбу набок, срезали пару толстых и длинных палок, приткнули их к арбе, набросали веток, травы. Получился шалаш на славу.

      Гойберд с Рашидом тоже соорудили себе шалаш. А остаток дня они очищали свою делянку. Без этого под кол не посеешь.

      Управившись с делами, Гойберд велел сыну нарвать крапивы, и они сели ужинать.

      – Иди к нам, Гойберд, – пригласил Исмаал.

      – Спасибо, мы уж здесь.

      Куда пойдешь с одним сискалом. У Исмаала и его компании много разной снеди. Так уж заведено, в поле снаряжают – на сенокос ли, пахоту, – берут с собой все, что дома найдется, последний кусок не пожалеют.

      Неплохо снабдила сына и Кайпа. Положила ему сискал, два круга творога, полный чами масла. На этот раз и Сями был богачом, – может, оттого, что снохи собрали его вместе с Томарзой. Он выложил вареное мясо, круг творога, масла, крынку пахты.

      Исмаал понял, почему Гойберд не идет, настаивать не стал, только послал ему с Хасаном полкруга творога.

      Гойберду ничего не оставалось, как поблагодарить за угощение. В ответ он предложил Хасану:

      – Возьми, сынок, крапивы, она свежая, сочная. Мне другого ничего и не хочется, – покривил бедняга душой.

      Гойберд стыдился бедности и, как умел, скрывал ее от людей, никогда не жаловался. Да и что жаловаться. Помочь мало кто может, и, известное дело, кто может, тот не поможет, только попрекнет, а бедняк вроде него вздохнет, пожалеет, да и мимо пройдет. Гойберду же с того ничего не прибавится…