LITMIR.BIZ

      Меж кромками леса и поля зажатый,

      опёрся на посох усталый вожатый.

      Косматые щёки, косматые брови.

      Одежда – простая, и нет на ней крови.

      И взгляд его светел, и бор за ним сводчат.

      Да только никто быть ведомым не хочет —

      ни древние бабки, ни малые дети.

      И мне говорили: «Постойте, не верьте!»,

      заметив, что зову вожатого внемлю.

      А может, и вправду вернуться в деревню?

      Я всем там чужой, и душа моя рвана.

      Но, может быть, рано? Может быть, рано.

      У себя в Щелыкóве[2] Островский любил

      выпиливать лобзиком, удить на живца

      и выпивать со столяром Иваном Соболевым,

      но погрязал в литературной подёнщине:

      строчил «на гора» либретто,

      переводил комедии как соавтор – одну за одной…

      Не дождавшись требуемого числа страниц,

      из омута уходила заскучавшая щука.

      Под грай устраивающихся на ночлег галок,

      вдохновлённый закатом в Николо-Бережках,

      друг-столяр допивал припасённую водку.

      Фотография известной актрисы

      зарекалась мечтать о вычурной рамке.

      Он, вроде, и умер-то за работой…

      Всё как водится – без бешеных денег.

      Дела согнали или совесть,

      звала родня издалека…

      И вот уже купает поезд

      багряно-серые бока

      в ночных ветрах, его пьянящих.

      Колёсный счёт диктует сны.

      В окне черны луга, и чащи

      по-настоящему черны.

      Ни костерка, ни звёздной крошки.

      Так пусто, что не по себе.

      И вдруг – фонарик у сторожки

      на покосившемся столбе.

      Мелькнул – и снова тьма пустая.

      Но ведь не так уж и далёк.

      Столб, провод, лампочка простая.

      А вот гляди-ка: огонёк.

      За тучей слышен самолёт.

      За лесом – трасса.

      Ты говоришь, что там живёт

      другая раса.

      Вчера в болото вмёрзла гать.

      Кружатся хлопья.

      Ты говоришь – им там плевать