LITMIR.BIZ

      Ворожба[120], 8-го октября 1914 г.*

      Вот уже прошел волшебный, но столь краткий миг, и мы опять далеко друг от друга, милая моя женушка. Ну, ничего. Я всё же очень, очень рад, что видел тебя хоть минуточку. Я теперь спокоен, я теперь верю, что моя милая, моя дорогая Шурочка достойно и бодро перенесет разлуку, дух ее крепок. Ведь так, Шурочка? Ты теперь будешь более спокойно, более бодро смотреть на будущее, будешь верить, как и я…

      А я путешествую, и не видно конца путешествию. Всё в вагоне да в вагоне, трясет и качает. Из Москвы до Воронежа я устроился очень хорошо, взял плацкарт и ехал вдвоем в купе с раненым под Сувалками[121] подпоручиком. Он мне рассказал много интересного. Так, например, относительно зверств он говорит, что это одинаково с обеих сторон, что во время боя как-то не до гуманности. Он видел примеры жестокости и с той, и с другой стороны. Поляки к русским относятся хорошо, помогают, евреи – плохо, они за того, кто победит. Их дивизионный генерал собственноручно застрелил пять евреев, которые подавали сигналы неприятелю и у которых были найдены карты и планы. Был в Сувалках и небольшой еврейский погром, устроенный поляками и солдатами. Правда, потом отобранное было возвращено.

      Есть на позициях иной раз совсем не приходится по три-четыре дня. Подвоз провианта весьма плохой, приходится дорого платить за продукты, бывает мародерство. С другой стороны, когда до сведения верховного] главнокомандующего] дошло, что две роты какого-то полка забрали провизию, не заплатив, то [он] приказал тут же расстрелять обе роты вместе с офицерами. В общем, мы обыкновенно расплачиваемся деньгами, немцы же явно мародерствуют, грабят магазины. По крайней мере, так было в Сувалках.

      Немцы берут артиллерией, они буквально засыпают снарядами каждого отдельного человека, от штыка же удирают. У них артиллерия подвижна, на автомобилях. У нас этого нет, но в смысле храбрости наши куда выше. В гибели двух корпусов Ренненкампф[122] не виноват, а виноват Жилинский[123], с которого Н. Н.[124]сорвал погоны и отдал под суд. На месте Жилинского теперь Рузский[125] на прусском фронте, а на месте Рузского – Радко Дмитриев[126]. Много мы с ним говорили на военные темы…

      В Воронеж приехал в 6-м часу утра. Покровский мне рассказал, что П. П. узнал про наш отъезд [в Москву], говорил с ним по телефону, но предложил ему самому распутаться во всем. Если мы прибудем вовремя, то он сделает вид, что ничего не знает. Так и вышло. Левитский приехал вместе со мной, и мы успели покончить со всеми делами. Были у Зайцева, разбудили его и потащили с собой на вокзал.

      Перед этим я зашел еще на почту и получил два твоих письма от 3-го и 4-го и одно письмо Эдит, где она пишет, что здоровье матери сейчас удовлетворительно, но что всё еще она слаба. <…>**

      Все говорят, что мне в любви везет. Так ли? А?

      Поезд трогается, прощай! Целую много раз!