Скачать книгу

того передать, что хочется, многое остается недосказанным, только намеченным, но общий смысл того, что ты хочешь сказать, Шурочка, конечно всегда понятен, ведь я тебя знаю и понимаю по намекам.

      Сейчас, в то время как я тебе пишу, рядом со мной сидит Левитский и с воодушевлением и ожесточением занимается произношением французских слов, громко их повторяя с невозможным акцентом. Он вчера купил себе Туссэна-Лангеншейдта на русском языке и теперь с раннего утра до ночи занимается произношением, а я его всё время поправляю и наставляю. Вот видишь, ты и не думала, что я гожусь во французские учителя!

      Завтра утром мы уезжаем из епархиального училища, должно быть, в «Бристоль». По одним слухам, мы в Воронеже останемся только еще 4–5 дней, по другим – не меньше десяти. Мне кажется более вероятным последнее, в быстроту я перестал верить. Говорят, что нас отправят не во Львов (австрийцы едва ли дождутся нас), а в гор. Броды, маленький пограничный австрийский городок. Попадем ли мы туда, или Броды у нас выйдут вроде Бара, кто это знает? А пока опять будем ждать…

      Очень не нравится мне сейчас расположение армий на Висле, боюсь разгрома. Я начинаю допускать мысль, которая раньше казалась совсем невероятной, что германцы в итоге могут победить. Во всяком случае, ничего радужного не вижу. Неужели я вдруг превратился в этом пункте в пессимиста?

      Прощай, моя милая.

      <…>

      Воронеж, 3-го октября 1914 г.

      Милая Шурочка. Пишу тебе из «Бристоля», куда мы сегодня переехали. Комната небольшая, но уютная. Я тебе пишу, а рядом со мной Левитский долбит: эн повр ом, эн повр анфан[113], а я его всё поправляю. Он очень увлекся французским, и ему изучение доставляет большое удовольствие. Я тоже сегодня опять принялся слегка за то же самое. Но, грешен человек, лень берет. Нет во мне постоянства. Или есть?

      Получил сегодня твое письмо от 29-го, где ты пишешь о прогулке на Ноевскую дачу[114] и о получении фотографий. Чангли-Чайкин[115], кажется, ничего себе человек, хотя и служит ассистентом внутренней клиники у Статкевича и Изачика[116]. Впрочем, он рассказывает о постоянных стычках, которые у них там бывают. Один плюс за ним, несомненно, имеется: он с большой критикой и недоверием относится ко всем газетным сообщениям, касающимся войны.

      Твоя характеристика сестер [милосердия] правильная. Кокетка – полное ничтожество. Зато около нее усиленно увивается главный врач. Дело доходит до смешного, они себе с ним позволяют весьма многое. Другая сестра скромней, веселей, без претензий, хозяйка. Старшая сестра – старая ведьма, от которой несет табаком и камфарой, особа ядовитая, разочарованная в жизни.

      Очень хорошие отношения у нас с Левитским. Он хороший, неглупый человек, хотя на провинциальный манер. Многого не знает, но желал бы знать многое. Необходимо знание языков, и вот он взялся за изучение французского, не веря в возможность для себя одолеть немецкий. Он бывший семинарист, кончил в Томске [университет]. Там же кончила и его жена. Никогда раньше не изучал языков. Покровский тоже ничего

Скачать книгу


<p>113</p>

Un pauvre homme, un pauvre enfant (франц.) – бедный человек, бедное дитя.

<p>114</p>

Ноевская (Ноева) дача на Воробьевых горах, по имени владельца московских цветочных лавок, купца Ф. Ф. Ноева, приобретшего в 1883 г. бывшую старинную барскую усадьбу для промышленного цветоводства, в 1910 г. была выкуплена Московской городской думой для устройства общественного сада.

<p>115</p>

Пантелей Федорович Чангли-Чайкин, врач.

<p>116</p>

Профессор кафедры физиологии медицинского факультета Московского университета, доктор медицины Павел Григорьевич Статкевич и вольнопрактикующий доктор медицины Александр Борисович Изачик устроили частные Женские медицинские курсы на Кудринской (ныне Баррикадной) улице в Москве.