LITMIR.BIZ

Скачать книгу

перед весело потрескивающими в догорающей печке угольями. Мой Тюпкин совсем разнежился. Ему хочется говорить, без конца говорить, без конца жаловаться на свою судьбу.

      – Ах, горегорький я, горегорький! И зачем только мать на свет меня породила!

      – А чем же вы особенно несчастнее других, Тюпкин? Другие идут в каторгу, а вас – самое большое – переведут в штрафованный разряд. Ну, накажут…

      Тюпкин прислушивается к моим утешениям и молчит.

      – Не так ли? – говорю я. – Ведь вы же добровольно заявились к начальству, вас не поймали? Это, конечно, примут во внимание. Вам дадут снисхождение.

      Вместо ответа он вдруг начинает яростно таскать себя за волосы.

      – Ох, горегорький я, горегорький!..

      – Да вы, может быть, скрываете? Вы, может, бежали после какого-нибудь преступления?

      Но тут Тюпкин начинает божиться и клясться, что заявился добровольно, а бежал со службы просто так, с тоски…

      – С какой же тоски?

      – Да с пьянства, с карт.

      – Где же вы пропадали эти два года?

      Он подробно рассказывает мне, как жил в Бичурской волости у семейских (раскольников), работал простую мужицкую работу, с одной вдовой жил душа в душу, как муж с женой, девочку от нее имел.

      – Хорошо было жить! И-их, хорошо!..

      – Так зачем же вы заявились? И жили бы так, пока было можно.

      – Нельзя было.

      – Да почему же нельзя?

      – Так.

      С большими усилиями, однако, удается мне добиться, что и тут причиной были вино и карты. Проигрался в пух и прах, тоска взяла: пошел и заявился.

      – А жену известили?

      – Зачем извещать!

      Я засыпаю в эту ночь с уверенностью, что все-таки успел утешить бедного малого, успокоить насчет предстоящей ему судьбы. Но на следующий вечер, если опять нет денег и картежной игры и мы снова греемся и болтаем около печки, мой Тюпкин начинает прежнюю песню:

      – Ох, бедный я, злосчастный! И на что только мать на свет меня породила?

      Я наконец не выдерживаю и начинаю его ругать за бабью трусливость и плаксивость. Он защищается, и тут мне удается наконец выудить от моего Санчо-Пансо, что он, в сущности, и раньше побега был уже штрафованным.

      – За что же?

      – Денщиком был… Пьян напился, часы разбил офицеру, да нагрубил.

      Вот оно что, но все-таки хныкать нечего. Не в каторгу же осудят нас.

      – Да не миновать каторги, чует мое сердечушко, ох, чует!.. Кабы всё-то знали вы да ведали… Ох, злосчастная я сиротинушка!

      – Что же все-то? Уж рассказывайте, коли начали. Что еще натворили? Уж не были ль вы в дисциплинарном батальоне? – спрашиваю я полушутя, полусерьезно.

      Молчание. Тяжелый вздох. Я начинаю наконец догадываться.

      – Так, значит, правда? Были?

      – Ох, горегорький я! Непокрытая моя головушка!

      – За что же? Что тогда вы сделали?

      – Арестанта выпустил.

      – За деньги?

      – Пьяны оба напились… В баню его

Скачать книгу