Скачать книгу

вида хлеба и два сорта колбасы.

      96. Когда вы в последний раз ездили в метро?

      Сейчас скажу… Два месяца назад. Я ехал в центр и не хотел опаздывать.

      97. Если бы вам предложили спеть оперную партию – на какую бы вы согласились?

      Гремина из «Евгения Онегина».

      98. Что доставляет вам хлопот больше – душа или тело?

      Тело, конечно.

      99. Чего вам больше всего не хватает в вашем доме?

      Свободных денег.

      100. Чем вы будете заниматься через двадцать лет?

      Хотел бы все тем же.

      Роман Трахтенберг[11]

      FHM № 41, январь 2005

      Главный знаток анекдотов, ведущий неприличных шоу, кандидат наук и беженец из Петербурга дает приличное интервью FHM

      1. Помнишь ли ты, как называлась твоя кандидатская?

      Да. «Возрождение традиционных форм досуга при помощи русского фольклора».

      2. Правда ли, что ты пишешь докторскую?

      Да. Она посвящена театрализованным ресторанам.

      3. Правда ли, что в мире существует лишь сто анекдотов, а остальное – вариации?

      Нет. В мире существует порядка двадцати пяти тысяч хороших анекдотов, из них пять тысяч – вариации. Я их знаю все, но у некоторых помню лишь окончания.

      4. Правда ли, что Игорь Крутой перекупил тебя у владельца петербургского кабаре «Хали-Гали» за миллион долларов?

      Неправда. Он не перекупал. Я сам расторг договор. Но денег дал он.

      5. Какую самую большую сумму тебе удалось выиграть в конкурсе на знание анекдотов?

      Полторы тысячи долларов. У Ксюши Собчак.

      6. Правда ли, что твою бороду состригали за три тысячи баксов?

      Неправда. Состригали пять раз. Первый раз заплатили, чтобы состричь, но ставку перебили, чтобы борода осталась. Вторую бороду купили и подарили Альфреду Коху после моего стиха «А это Кох, с весьма неприятным…лом…» Третью я подарил. Четвертую и пятую продал по пятерке. Шестая растет, чего-то никто не берет – я ее по десять продаю.

      7. Существует ли русское чувство юмора?

      Да. Похабщина – это русское чувство юмора. Евреи смеются надо всем, даже терактами. И это правильно, иначе сойдешь с ума. А русские смеются не надо всем, но все шутки – ниже пояса.

      8. Какой анекдот рассмешил тебя в последнее время?

      Сидит мужик, смотрит – висит яблоко. Думает – как бы его достать? Вдруг земля разверзается, оттуда огромная жопа выпрыгивает, хватает яблоко, и под землю. Мужик, в испуге: «Что это было?» Жопа, из-под земли: «Антоновка…»

      9. Ты помнишь самую дикую реакцию на твои шуточки?

      Мне дали в морду. Девять швов. Напиши, что я дал сдачи, и человека увезли в больницу.

      10. Над чем мужчина может плакать, и должен ли он стыдиться своих слез?

      Если это утрата, то не должен. Если это баба, которая ушла. Он же мужчина. Хотя плакать он все равно будет.

      11. Какие прозвища были в школе и в институте?

      В институте никаких, в школе – «Винни», «Жирный» и «Карлуша».

      12. Какой самый вопиющий проступок тебе удалось совершить в детстве?

      Я засадил девочке циркуль

Скачать книгу


<p>11</p>

Выбор героя – очень важный фактор успеха интервью. Такие люди, как Эдвард Радзинский или Дмитрий Быков, способны «вытянуть» любое интервью – успевай записывать! (Теперь я жалею, что не проинтервьюировал Радзинского для FHM. Мне тогда казалось, что раз читатель FHM молод то и герой главного интервью должен быть не старше, условно говоря, сорока. Это была ошибка. Возраст не имеет отношения к сущности мужского достоинства.)…Так вот: когда я сказал, что буду интервьюировать Трахтенберга, то неожиданно получил в ответ: «Как можно! Он же такой пошляк!» Это говорили неумные люди. Пошлость – это вторичность, повтор, попытка пробраться в вечность на чужом горбу. Трахтенберг никогда не использовал в своей работе пошлость. Он использовал похабство, да! Но похабство в юморе – один из рабочих инструментов. И использовал очень умно: Рома вообще был умным, грустным, одиноким человеком, эдаким Дон Кихотом в теле Санчо Пансы. Вот почему первым вопросом был вопрос о его кандидатской диссертации. Я первым его задал не для того, чтобы расположить к себе Трахтенберга (он к тому времени и так был другом моей семьи), но чтобы «поставить на место» читателя.