LITMIR.BIZ

      ***

      Лето 1941 года началось как обычно. Я была ребёнком, и для меня мир ограничивался нашей маленькой комнатой в коммунальной квартире, мамиными объятиями и спокойным голосом отца. Я играла с куклой, которую мама сама сшила из обрезков ткани, а за окном ярко светило солнце. Ничто не предвещало беды.

      Но в тот день всё изменилось. Я помню, как в нашей комнате стало как-то особенно тихо. Мама готовила завтрак, и даже её движения были медленными, как будто она что-то предчувствовала. Я сидела на полу и расплетала кукольные волосы из старой пряжи, когда в дверь вошёл отец.

      Он был бледным, но старался держаться. Его спокойный взгляд всё ещё внушал мне уверенность, но даже в моём детском сердце я почувствовала: что-то не так. Отец подошёл к маме, обнял её и тихо сказал: "Клавдия, война.

      Эти слова повисли в воздухе, как что-то необратимое. Я заметила, как мама замерла, положив нож на стол. Её руки дрожали, но она сразу взяла себя в руки.

      Папа подошёл ко мне, присел рядом и взял на руки. Его глаза были полны тепла и грусти одновременно. "Надя, ты моя девочка," – сказал он, глядя мне в глаза. – "Береги маму, хорошо? Ты ведь у нас старшая".

      Тогда я не совсем поняла, что значат его слова. Я не знала, что значит быть "старшей". Но я почувствовала важность момента, почувствовала, что это прощание.

      На следующий день отец ушёл на фронт. Уход был тихим, без слёз и истерик. Мама проводила его до дверей и долго смотрела ему вслед. Я стояла у окна и смотрела, как он исчезает за углом.

      После этого дом словно опустел. Мама больше не пела за ужином, её движения стали резкими, но решительными.

      "Всё будет хорошо, Надя," – говорила она мне, когда я пыталась понять, куда ушёл папа. – "Он вернётся". Но в её голосе звучала тревога, которую я не могла не заметить.

      Дни стали другими. Радио в нашей квартире теперь звучало почти постоянно. Его громкие, пронзительные голоса рассказывали о боевых действиях, мобилизации, успехах и потерях. Я не понимала всех слов, но тон диктора вызывал у меня беспокойство.

      Взрослые стали говорить шёпотом. Иногда мама и соседка тётя Маша садились за стол и тихо обсуждали что-то, пока я играла в углу. Я чувствовала их напряжение, даже если не могла понять, что его вызывает. "Клавдия, как ты будешь справляться одна?" – однажды спросила тётя Маша. "Справлюсь," – ответила мама, не отрывая глаз от своих рук. – "Я должна".

      Первые несколько месяцев после папиного ухода мы ещё получали от него письма. Мама читала их вслух, но я видела, как сильно она старается сдерживать свои эмоции. "Моя дорогая Клавдия и маленькая Надя," – писал он. – "Здесь тяжело, но мы держимся. Я думаю о вас каждый день. Наденьке передай, что я люблю её и очень скучаю".

      Мама хранила эти письма как драгоценность. Она прятала их в своей шкатулке, но иногда доставала и перечитывала их, когда думала, что я не вижу.