LITMIR.BIZ

      Вот Доротею, бледную, без силы,

      В одной рубашке, тащат альгвасилы{158}.

      Отчаянье, смятенье и позор

      Ей затуманили прекрасный взор,

      И заливается она слезами,

      Ужасный столб увидев пред глазами.

      Ее веревкой прикрутивши тут,

      Тюремщики уже солому жгут.

      И восклицает дева молодая:

      «О мой любимый, даже в этот час

      В моей душе твой образ не погас!..»

      Но умолкает, горестно рыдая,

      Возлюбленное имя повторяя,

      И падает, безмолвная, без сил.

      Смертельный цвет ланиты ей покрыл,

      Но все же вид ее прекрасен был.

      Клеврет{159} архиепископа бесчестный,

      Скот, называвшийся Сакрогоргон,

      Толпою зрителей проходит тесной,

      Мечом и наглостью вооружен,

      И говорит направо и налево:

      «Клянусь, что еретичка эта дева.

      Пусть скажет кто-нибудь, что я не прав.

      Будь он простолюдин иль знатный граф,

      Но моего отведает он гнева,

      И я с большой охотой смельчаку

      Мечом вот этим проломлю башку».

      Так говоря, идет он горделиво,

      Топорщась, губы поджимая криво,

      И палашом{160} отточенным грозит.

      И все дрожат, никто не возразит.

      Желающего нет подставить шею

      Под саблю, защищая Доротею.

      Сакрогоргон, ужасный, как палач,

      Всех запугал. Был слышен только плач.

      И своего подбадривал клеврета

      Прелат надменный, наблюдая это.

      Над площадью витавший Дюнуа

      Не мог стерпеть такого хвастовства.

      А Доротея так была прекрасна

      В слезах, дрожащая в тенетах зла,

      Такою трогательною была,

      Что понял он, что жгут ее напрасно.

      Он спрыгнул наземь, гнева не тая,

      И громким голосом сказал: «Вот, я

      Пришел поведать храбростью своею,

      Что ложно обвинили Доротею.

      А ты – не что иное, как хвастун,

      Сообщник низости и гнусный лгун.

      Но я хочу у Доротеи ране

      Узнать подробно, в чем ее позор,

      Как, оболгав, возводят на костер

      Подобную красавицу в Милане».

      Он кончил. Удивившийся народ

      Крик радостной надежды издает,

      Сакрогоргон, от страха умирая,

      Пытается держаться храбрецом.

      Прелат надменный, злобы не скрывая,

      Стоит с перекосившимся лицом.

      А Дюнуа стал слушать Доротею,

      Почтительно склоняясь перед нею.

      Красавица, не поднимая глаз,

      Вздохнув, печальный повела рассказ.

      Осел, расположившись на соборе,

      Внимательно вникал в девичье горе;

      И радовался набожный Милан,

      Что знак Господней благодати дан.