LITMIR.BIZ

      Утром растерянные родители, за юбки и штаны которых цеплялись плачущие дети, сидели у дымящихся развалин своих домов. Многие пожилые люди наотрез отказывались уходить от кирпичей и каменной крошки, которая стала столь же неотъемлемой их частью, как плоть и кровь. Они рылись в ядовитом дыму, откапывая разбитые воспоминания о своей прежней жизни, свадебные подарки, сломанную мебель и обгоревшие фотографии.

      На развалинах бесчинствовали мародеры, словно были уверены в том, что сумеют улизнуть с награбленным, хотя их преследовали, если замечали. В Биркенхеде[2] разъяренные жители до смерти забили камнями молодую женщину, карманы которой были набиты шеффилдскими столовыми приборами – подарком на чью-то серебряную свадьбу.

      Дети по-прежнему ходили на занятия, но школа О’Брайенов, вследствие опасной близости к докам, была закрыта, и их перевели в учебное заведение в другом районе, за несколько миль от старой школы. Теперь они учились всего лишь полдня. Дети смеялись и улюлюкали до самых ворот, а потом бездельничали в ожидании воздушной тревоги, потому что власти распорядились, чтобы при первых же звуках сирены они неслись со всех ног к ближайшему укрытию, будь то школа или дом. Где бы им ни случалось находиться в тот момент, они бежали домой, свистя и смеясь как можно громче.

      Многих детей эвакуировали в такие безопасные районы, как Саутпорт[3] или Рочдейл[4], но Китти О’Брайен не верила, что кто-либо из тамошних жителей захочет приютить у себя девятерых, а в скором времени и десятерых детей – она снова была беременна, – и еще ей не хотелось разлучаться с ними. По ночам ей снились кошмары, в которых ее убивали, а ее осиротевшие дети рассеивались по всему Ланкаширу, чтобы более никогда не встретиться вновь.

      – Если кто-нибудь из нас должен умереть, – сказала она себе, – то пусть мы погибнем все вместе.

      А дети были счастливы. Не только ее малыши, а вообще все дети, посреди всеобщего горя и разрушений. Несмотря на войну и бомбежку, нищету и голод, измученных матерей и пьяных отцов, в них, казалось, била ключом неиссякаемая энергия, которая позволяла не замечать убогости их существования.

      Дети пели по дороге в школу и обратно. На игровых площадках они хором горланили: «Апельсины и лимоны, выводят колокола Святого Климента»[5]. Они носились как угорелые по улицам и затягивали «Плывет, плывет кораблик на запад, на восток», проскальзывая в темные и вонючие ходы, которые вели в серые и душные утробы бомбоубежищ.