Искренность после коммунизма. Культурная история - Эллен Руттен Библиотека журнала «Неприкосновенный Запас»

Скачать книгу

в США и Западной Европе, я хочу обратить внимание на его более широкую культурную диверсификацию. Ведь существенный вопрос «В какую культурную эпоху мы живем сейчас и как она соотносится с постмодернизмом?» является предметом живых споров не только в том регионе мира, который обычно ассоциируют с «Западом». Этот более широкий транскультурный контекст, правда, не остался совершенно незамеченным в гуманитарных исследованиях и в какой-то мере известен западной аудитории. Спорадические переводы, а также написанные по-английски работы Эпштейна, Липовецкого и еще нескольких славистов и писателей помогают англоязычной аудитории познакомиться с последними (в том числе постпостмодернистскими) культурными процессами, идущими в России65. Тем не менее вплоть до настоящего времени широкомасштабные транскультурные исследования постпостмодернистского дискурса являются скорее исключениями из общего правила. В нашей, как ее иногда называют, транснациональной или постнациональной публичной сфере иметь инклюзивное представление об этом дискурсе оказывается важно, как никогда раньше66.

      НОВАЯ ИСКРЕННОСТЬ: РАБОЧЕЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ

      «Московский концептуализм, в сущности, не более чем слух, предположение, подозрение» – так определял культуролог Борис Гройс художественный подход, доминировавший в позднесоветскую эпоху и во время перестройки67. Московские концептуалисты ниспровергали идеологию социалистического реализма, прибегая к художественным практикам, которые теперь, с исторической дистанции, можно спокойно назвать постмодернистскими.

      В годы перестройки московский концептуализм продолжал доминировать в российском культурном пространстве, однако искусствоведы склоняются к выводу, что к концу 1990‐х годов он потерял потенциал для дальнейшего художественного роста. Среди новых тенденций не один критик упоминает «новую искренность» как обозначение новой культурной парадигмы. Адепты новой искренности больше спорят друг с другом, чем соглашаются, однако в одном они согласны: отталкиваясь только от фактических данных, определить новую искренность оказывается столь же непросто, как и ее предшественника – концептуализм. Историк литературы и поэт Илья Кукулин в интервью, которое я взяла у него для этой книги, выразил эту сложность следующим образом: «новая искренность» заслуживает внимания исследователей, но «недостаточно осмыслена как теоретическая проблема»68.

      Как я уже предупреждала, данная книга не ставит задачу дать исчерпывающее теоретическое определение понятия «искренность» или его предполагаемого предшественника – понятия «постмодернизм». Я не решаюсь браться за их определение хотя бы потому, что не думаю, что подобные всеобъемлющие определения вообще возможны. Однако в исследовании, посвященном понятию «новая искренность», будет все же нелишним дать рабочее определение69.

      «Новая искренность» в этой

Скачать книгу

<p>65</p>

Из интересных англоязычных работ назовем «Третью волну» (1992) – переводную антологию русской поэзии, знакомящую англоязычных читателей с «сентиментальной» и иными версиями московского концептуализма, хотя при этом в книге не указывается прямо на эти позднепостмодернистские или постпостмодернистские течения (Ashby S. M., Johnson K. (eds) Third Wave: The New Russian Poetry. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1992); а также следующие аналитические работы, каждая из которых содержит обсуждение российских постпостмодернистских тенденций в виде главы или отдельной статьи: Epstein M. After the Future: On the New Consciousness in Literature // South Atlantic Quarterly. 1991. № 90 (2). P. 409–445; Epstein M. N., Genis A. A., Vladiv-Glover S. (eds) Russian Postmodernism: New Perspectives on Post-Soviet Culture. New York: Berghahn, 1999; Lipovetsky M. Russian Postmodernist Fiction: Dialogue with Chaos. New York: M. E. Sharpe, 1999; Shneidman N. N. Russian Literature 1988–1994: The End of an Era. Toronto: University of Toronto Press, 1995. P. 205; Weststeijn W. After Postmodernism // Weststeijn W. (ed.) Dutch Contributions to the Twelfth International Congress of Slavists. Amsterdam: Rodopi, 1999. P. 211–224; прощальная лекция Вестстейна (Амстердам, 31 октября 2008 года; не опубликована). Работа Рауля Эшельмана (Eshelman R. Performatism, or the End of Postmodernism // Anthropoetics. 2001. № 6 (2) (www.anthropoetics.ucla.edu/ap0602/perform.htm) исследует в основном международные тенденции, но обращается также к российскому кинематографу, визуальному искусству и архитектуре.

<p>66</p>

Я использую эти понятия в том смысле, в каком их понимает Нэнси Фрэзер в статье: Fraser N. Transnationalizing the Public Sphere: On the Legitimacy and Efficacy of Public Opinion in a Post-Westphalian World // Theory, Culture and Society. 2007. № 24 (4). P. 7–30, а также Юрген Хабермас (наиболее примечательна в этом отношении его работа: Habermas J. The Postnational Constellation: Political Essays. Cambridge, Mass.: MIT Press, 2001).

<p>67</p>

Groys B. The Other Gaze. Russian Unofficial Art’s View of the Soviet World // Erjavec A. (ed.) Postmodernism and the Postsocialist Condition: Politicized Art under Late Socialism. Berkeley: University of California Press, 2003. P. 87.

<p>68</p>

Илья Кукулин, личный разговор с автором 12 мая 2009 года (мысль повторилась в письме автору от 25 сентября 2019 года). Запись может быть выслана по запросу на адрес: [email protected].

<p>69</p>

Благодарю автора анонимной рецензии в издательстве Йельского университета, которое опубликовало английский оригинал данной книги, за полезные замечания и добавления к этому определению.