Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции - Константин Каминский

Скачать книгу

в производстве культуры и информации активно поощрялось советским руководством60. Однако энтузиазм по поводу движения рабселькоров уже к концу 1920‐х годов заметно угас, когда выяснилось, что рабочие корреспонденции писались партийными функционерами и местным начальством61. В свою очередь, агрессивный тон Платонова мог выражать его протест против опеки пролетариата со стороны коммунистической партии62. Вербальный жест угрозы («Мы угрожаем») в конце его статьи предупреждает об угрозе оппозиционной автономизации его суверенного «Я» от коллективной полифонической структуры «Мы», отсылающей к культурно-политическим институциям и их языку. Требования Платонова вытекают из его социальной самоидентификации с прослойкой новых культуртрегеров – рабочей интеллигенции. Эта идентичность укореняется в его принадлежности к образовательным и медийным институциям – университету, техническому институту, партийной школе, редакции газеты, его членству в партийной организации журналистов, участию в писательских конгрессах. Более того, позиция Платонова опирается на концепцию индивидуального мастерства и легитимируется его семейной историей. В юбилейном издании по случаю третьей годовщины революции 7 ноября 1920 года Андрей Платонов опубликовал статью «Герои труда. Кузнец, слесарь и литейщик», чтобы в ходе государственной кампании по награждению «героев труда» обозначить в воронежской прессе своих «персональных» героев и рассказать часть своей собственной семейной истории. Показательно, что здесь снова возникает его суверенное «Я»: «Те люди, о которых я буду говорить, люди старые, даже религиозные, глубоко привязанные к семье, к старым пережиткам…»63 Своего отца Платонов описывает как полуослепшего, полуоглохшего от работы изобретателя-любителя, высококвалифицированного специалиста и ветерана Гражданской войны64. Помимо чествования «героев труда» Платонов утверждает и свою собственную социальную идентичность, подчеркивает свое происхождение из сознательной рабочей семьи, что дополнительно легитимировало его претензию на культуртрегерство и его право выдвигать требования к партии рабочих.

      Может быть, было время, когда мир держали и украшали Пушкины, Бетховены, Толстые, Шаляпины, Скрябины… Теперь держат мир и сами живут его лучшими цветами – Неведровы, Климентовы и Андриановы65.

      Рабочая аристократия, представители которой в качестве творцов культуры должны были сменить реликтовую буржуазную культуру, обретала таким образом свой голос через представителя новой рабочей интеллигенции, создание которой было социальной целью движения рабселькоров66. Выше уже упоминалось, что это социальное планирование протекало не без конфликтов и возникающая рабочая интеллигенция чувствовала себя под угрозой превратиться в представителей сектора услуг. С этой же проблемой столкнулась

Скачать книгу

<p>60</p>

См.: Gorham M. Tongue-tied Writers: The Rabsel’kor Movement and the Voice of the «New Intelegentsia» in Early Soviet Russia // The Russian Review. 1996. Vol. 55. P. 412–429, особенно 415. Майкл Горэм описывает центральную социолингвистическую дилемму ранней советской культуры, которая, с одной стороны, хотела демократизировать официальный дискурс через народный и обиходный язык, а с другой – ставила перед рабочими и крестьянами задачу освоить язык большевистской партии или стилистически «сглаживала» рабочую корреспонденцию редакционным вмешательством. Возникший из этой коллизии «гибридный язык», по определению Бахтина, в его экстремальных выражениях вроде бюрократического новояза на периферии едва ли мог делать различие между «высоким» и «низким» регистрами. Перед профессиональными литераторами ставилась социальная задача «синхронизировать» их литературный язык с языком рабочих и крестьян, что привело к специфическим сказовым формам, например, у Бабеля и Зощенко. См.: Gorham M. Speaking in Soviet Tongues. Language Culture and the Politics of Voice in Revolutionary Russia. DeKalb, Ill.: Northern Illinois University Press, 2003. P. 172.

<p>61</p>

Gorham M. Speaking in Soviet Tongues. P. 416.

<p>62</p>

Подобное неприятие опеки было приметой времени, что отмечал, например, Замятин, см.: Замятин Е. Я боюсь // Замятин Е. Я боюсь. Литературная критика, публицистика, воспоминания. М.: Наследие, 1999. C. 49–53.

<p>63</p>

Платонов А. Герои труда. Кузнец, слесарь и литейщик // Платонов А. Сочинения. Т. 1. Кн. 2. C. 101–105.

<p>64</p>

Там же. C. 102.

<p>65</p>

Платонов А. Герои труда. Кузнец, слесарь и литейщик // Платонов А. Сочинения. Т. 1. Кн. 2. C. 105.

<p>66</p>

Gorham M. Tongue-tied writers. P. 422.