LITMIR.BIZ

      Бродяжничество долгое мое!

      К концу подходит летняя жара.

      Пшеница сжата, сметано стожье

      и в рост пошли по новой клевера.

      Благословенны воздух и простор!

      Орляк уже не ранит стертых ног;

      рокочет обезъягодевший бор,

      и вечером всё чаще холодок.

      Я никогда не ускоряю шаг,

      не забредаю дважды никуда;

      мне всё одно – ребенок и батрак,

      кустарник, и булыжник, и звезда.

      Эта улица, где громыхает трамвай

      по булыжнику, словно плетется спросонок

      прочь из города, мимо столбов и собак,

      мимо хода в ломбард, мимо двери в кабак,

      мимо пыльных акаций и жалких лавчонок.

      Мимо рынка и мимо солдатских казарм,

      прочь, туда, где кончаются камни бордюра,

      далеко за последний квартал, за пустырь,

      где прибой катафалков, раздавшийся вширь,

      гроб за гробом несет тяжело и понуро.

      И в конце, на последнем участке пути,

      вдруг сужается, чтобы застыть утомленно

      у ворот, за которыми годы легки,

      где надгробия и восковые венки

      принимают прибывших в единое лоно.

      Проселком не спеша бреду.

      Гадючий свист на пустыре.

      Поди-ка утаи нужду,

      дыра в одежке на дыре.

      Так от дверей и до дверей

      бреду с утра и до утра

      и только горстку сухарей

      прошу у каждого двора.

      А кто не даст ни крошки мне,

      того нисколько не браню,

      рисую домик на стене,

      а сверху дома – пятерню.

      Здесь не хотели мне помочь —

      смотрите, вот моя рука.

      Заметят этот знак и в ночь

      сюда подпустят огонька.

      Если хочет богадельщик

      наскрести на выпивон,

      то, стащивши из кладовки

      инструменты и веревки,

      на пустырь выходит он.

      Там, где падаль зарывают,

      можно выкопать крота.

      Воронье орет нещадно

      и, хотя уже прохладно,

      голубеет высота.

      Богадельщик в землю тычет

      то лопатой, то кайлой,

      он владельца шкурки гладкой

      зашибает рукояткой,

      чтобы сразу дух долой.

      Опекун скандалить станет —

      нализались, подлецы!

      С кротолова взятки гладки,

      лишь винцо шибает в пятки

      хмелем затхлой кислецы.

      Над домом вечер тяжко сник.

      Скоблит колоду ученик

      и соскребает со столов

      ошметья сала и мослов.

      Шумят в пекарне за стеной,

      повсюду тяжкий дух мясной,

      рабочий фартук, кровью сплошь

      загваздан, стал на жесть похож.

      Он

Скачать книгу