Беседы о литературе - Алексей Мельников

Скачать книгу

сумевшего сломать в себе тотальную ненависть к врагу в лице пиликающего на гармошке перед неминуемой смертью пленного фрица.

      Мне – что?

      Детей у немцев я крестил?

      От их потерь ни холодно,

      ни жарко!

      Мне всех – не жалко!

      Одного мне жалко:

      Того,

      что на гармошке

      вальс крутил.

      («Тарусские страницы», 1961 г.)

      Если кто-то жизненный опыт собирает по крупицам, то Слуцкий – по осколкам: мин, снарядов, судеб, эпох… От того, видимо, так колючи с виду и нарочито угловаты его накрепко сбитые рифмы и выкованные из них стихи. От этого же, скорее всего, тяга Слуцкого к не менее тёртому судьбой Николаю Заболоцкому, обретшемуся после тюрьмы в Тарусе. И, очевидно, сыгравшему не последнюю роль как в целеуказании ненадолго пришвартовавшегося к окским берегам поэта-фронтовика, так и подарившему литературное бессмертие захолустному городишке альманаху.

      «Однажды, уже в 1958 году, летом, я приехал к нему (Заболоцкому) в Тарусу, – вспоминал Борис Слуцкий, – и мы провели вместе несколько часов… Мы никогда или почти никогда не говорили с Н.А. о его темницах… На общий чересчур вопрос о шести лагерных годах: «Ну, как там было?» – он ответил не распространяясь: «И плохо было, и очень плохо, и очень даже хорошо». Кажется за шесть лет он написал одно только стихотворение… «Где-то в поле возле Магадана» написано поздно».

      Проблема вынужденной поэтической немоты была близка и Заболоцкому, и Слуцкому. Но последний ещё в начале 60-х пытался прорвать её неслыханной на ту пору «свободой слова». И втиснуть эту «свободу» в нечаянно боднувший советскую идеологию тарусский литературный альманах. Но даже при небывалом на тот момент либерализме, окутавшим в 60-е «тарусский парнас», освободить поэтическое слово Борису Слуцкому так до конца и не удалось. «Озвучит немоту» советского народа литературный альманах в полной мере не решился, дав лишь начальный кусок краеугольного стиха поэта:

      На экране безмолвные лики

      И бесшумные всплески рук,

      А в рядах – справедливые крики:

      Звук! Звук!

      Дайте звук, дайте так, чтобы пело,

      Говорило чтоб и язвило.

      Слово – половина дела.

      Лучшая половина.

      Эти крики из задних и крайних,

      Из последних тёмных рядов

      Помню с первых, юных и ранних

      И незрелых моих годов

      («Тарусские страницы», 1961 г.)

      И только через двадцать лет Слуцкому разрешили напечатать стихотворное продолжение его грозного «тарусского» требования «озвучить» советскую картину:

      Я себя не ценю за многое.

      А за это ценю и чту:

      Не жалел высокого слога я,

      Чтоб озвучить ту немоту.

      Чтобы рявкнули лики безмолвные.

      Чтоб великий немой заорал.

      Чтоб за каждой душевной

      Молнией

      Раздавался громов хорал.

      И безмолвный ещё с Годунова,

      Молчаливый советский народ

      Говорит иногда моё слово,

      Применяет мой оборот.

      «Применяемость оборотов» Слуцкого не менее

Скачать книгу