LITMIR.BIZ

      Пусть бегущие добегут

      и летящие

      не сорвутся,

      путешествующие

      плававших

      разыщут

      и живые живое

      допьют.

      Ну а мёртвые пусть не пеняют

      на недужное наше

      житьё

      и с лопастых цветов

      пусть снимают губами росу

      у прозрачного дома,

      где они непробудно

      живут

      В пушистых павловских куртинах

      живёт прохладная лягушка,

      на лире лап достойно каменеет

      и, не мигая оком золотистым,

      сливает дождь по лаковой спине;

      найдя глухие заводи Славянки,

      там побивает тьмами комаров.

      Впивая запах сохлой тины,

      в широких ранах колоннад

      полдневным сном томится недвижимо.

      И ночью всякой, в час один и тот же,

      прошлёпав по аллеям и мостам,

      следит, как проплывает в кронах дымных —

      из Новой Сильвии на Красную долину —

      хламидой окрылённый Мусагет.

      Когда же зацветёт вода и помутнеет,

      когда повеет медным сном листва,

      последний раз прыжком последним

      под солнцем оседлает камень лысый

      и лопнет изумрудным пузырём.

      Все боги живы ныне в нагорных странах или

      во тьме нечеловеческих пустот.

      Снимая жатвы спелых душ,

      они не властны умереть. Над безднами

      колышутся печальные их лики,

      пугая стаи робких облаков

      и ясность вод великих.

      Века откатят, и в пространный час

      смолой кадилен, гарью теокалли,

      цветами, кровью, плошками и воском

      они бесстрастно запирают

      ушей бездонные воронки

      и после спят, и снятся после,

      плывя туманами по мракам,

      к земле своей лицом.

      О голубь мой, товарищ сизый,

      нахохленный, конец крадущийся принять

      готовый тут – под сенью водосточно —

      архангельской трубы из серебра.

      Как дым, избитый непогодой, ты так

      устал и прячешь в перья клюв. Морщины обступив

      далёкой лужи, другие воду пьют

      и грязь, толкуя о любви и корках.

      Проходит дождь. Я слышу: покатился

      уж по ступеням. Как же, друг,

      тебя потом перешагнуть? Но вот

      старуха с бормотанием уносит,

      что было птицею. Нахохлилось,

      что было мной, в своем углу теперь.

      Сегодня в зимнем доме Государей

      от серости и тяжести небес

      раздетая мумия вздрогнула зябко

      и изменила выражение оскала

      на горькое. Владельцы тел при этом,

      шатнувшись, вышли вон из зала.

      Сквозь две копилочные щели

      она смотрела бывшими глазами,

      едва от хруста, слава Богу,

      удерживая кожаное сердце:

      Нева тяжёлая у стен ещё недавно

      ползёт, глотая мокрый снег…

      Хранились вина в пирамиде —

      иссохшие, хранились воры,

      подкошенные шорохом песков;

      на волнах бледной темноты

      вставали сотни лет помины

      в разлив её души… Не так теперь.

      И взор её, густее смол, отлив

      назад, оставил нас опять

      на нас и маету, бродящую, озлобясь,

      сегодня в зимнем доме Государей.

      Мне не бывает скучно никогда,

      как в юности – порой огромной,

      но так же страшно иногда и больно.

      Как жили славно: было ей не до

      меня, когда разматывались дали

      и близь цвела у рук. Я помню.

      Не от того, что сумрак одинок,

      мы умереть

Скачать книгу