LITMIR.BIZ

Скачать книгу

      У Мити оказалась гематома под глазом и легкое сотрясение мозга. Тогда по глупости мы были уверены, что Шустер обезумел от ревности, и это создало вокруг меня романтический ореол femme fatale.

      Шустера отвели в директорский кабинет, где Ким Петрович два часа пытался выудить из него причины «этого дикого поступка». Но Саля воды в рот набрал. Потом допрашивали меня и Кашкина с компанией, а вечером собрали лагерь на экстренную линейку.

      – Все вы знаете, что произошло сегодня, – замогильным голосом сказал Ким Петрович. – Шустер зверски избил своего товарища. Срам и позор для лагеря. И Шустер из лагеря исключен. Мы будем ходатайствовать перед школой об исключении его из пионеров. А теперь я вам вот что скажу… – И голос директора дрогнул. – Будь я на Салином месте, я поступил бы так же… только не с Митей.

      Наутро приехал Шустер-старший, такой же тощий и сутулый. Согнувшись, вошел он в палату и покидал в чемодан Салины шмотки. К нему подбежал пионервожатый.

      – Пусть Саля сперва позавтракает… и вы тоже.

      Будто не слыша его слов, Шустер-старший сделал сыну знак рукой, и они молча вышли, пересекли лагерь, футбольное поле и, не оглядываясь, направились на станцию.

      Лагерь наш принадлежал Академии наук, и попадали сюда, в основном, отпрыски случайно уцелевших или новоявленных ученых. Представьте себе, каких трудов и унижений стоило Салиному отцу, переплетчику Института огнеупоров, раздобыть для сына путевку. Это и пришло мне в голову, когда я, с зареванным лицом, топала на некотором отдалении от Шустеров по пустой проселочной дороге. Вероятно, я хотела попросить у Сали прощения, но в отрочестве мои представления о стыде, совести и чести сильно отличались от сегодняшних. И я не осмелилась подойти к ним.

      Вот Шустеры поднялись на платформу, и отец поставил чемодан. Наверное, он, наконец, заговорил. Я видела, как он ожесточенно размахивал руками, а потом ударил Салю по лицу. Но тут подошла электричка, и их слизнуло с платформы.

      А что же Митя? По канонам мировой литературы ему полагалось безумно влюбиться в барышню, из-за которой он так пострадал. Нам следовало прожить долгую счастливую жизнь и умереть в один день в окружении безутешных правнуков.

      Ничего подобного не произошло. Митя вернулся из больницы через неделю с зеленоватым фингалом под глазом и по-прежнему не обращал на меня никакого внимания. Моя же любовь горела синим пламенем. Я написала еще две оставшиеся без ответа записки, а на прощальном костре отозвала его в сторону и проблеяла, что хочу дружить с ним в Ленинграде. Митя откусил травинку и посмотрел на меня «долгим мерцающим взором».

      – Ты где в Ленинграде живешь?

      – На улице Достоевского.

      – А я на Кирочной. Тебе мама разрешает одной на трамвае ездить?

      – Нет, – честно призналась я. – А тебе?

      – Только во Дворец пионеров. – Он помолчал и добавил взрослую, странную фразу: – Таким образом, я полагаю, что вопрос, к сожалению, исчерпан.