LITMIR.BIZ

      XXV

      И оставив горшки, заспешила цыганка с базара.

      День воскресный, торговый. И вон где Ярилы ладья!

      Только дома она старику ничего не сказала,

      Все сидела, на те злополучные чаши глядя.

      XXVI

      И она дождалась, как охотник, заветного стука,

      Лишь сдержала от сердца идущий рыдающий стон.

      Ворожба ворожее не радость, а смертная мука,

      Знать: тобой исполняется древний и страшный Закон.

      XXVII

      «Это он». – «Открывай же скорей, моя матерь!! —

      «Это он». – «Я скитался, не ел и не пил много дней.

      Постели же на стол свою белоснежную скатерть

      И тащи все, что есть.

      Да горючей воды не жалей».

      XXVIII

      Она сделала все, как просил.

      Принесла угощенья

      И бутыль мутноватую огненного первача.

      Только вышла из горницы, якобы из уваженья,

      А на деле чтоб скрыть торжествующий пламень в очах.

      XXIX

      Приподняв занавеску, украдкой она посмотрела:

      На столе только кости.

      И тихо мерцает свеча.

      На диване лежит утомленное грузное тело

      И отброшена в угол пустая бутыль первача.

      XXX

      И ее ворожба претворилась в неслыханном чуде,

      Будто тут же глотнула живой чудотворной воды:

      Вновь девичий румянец и рвут платье острые груди,

      Словно дочь ее смотрит сквозь черный удушливый дым.

      XXXI

      Входит в горницу, отягощенная грузом неженским.

      Руки действуют слаженно, словно не две, а одна.

      Силою снова полны, без движений поспешных и резких,

      Будто нет никого во всем мире —

      лишь он и она.

      XXXII

      Сталью тонкой стянула колени ему и запястья,

      Алюминия крест, где все писано наоборот,

      Протолкнула ему в заскорузлые жирные пальцы

      И свинцом залепила губастый трясущийся рот.

      XXXIII

      Как ужаленный, старый цыган со своей половины

      Прибежал, слыша выстрел ружейный, а следом – второй.

      Что он видит?

      Жена или дочь рядом сыном,

      Неживые.

      Тогда он поник своей белоснежной главой.

      XXXIV

      До сих пор эта тайна жива и никем не раскрыта.

      И судачат цыгане, собравшись на сход каждый год:

      Милосерден Господь —

      Он вернул старику его сына.

      А жена или дочь – обе бабы.

      Пусть плачется черт!