LITMIR.BIZ

Скачать книгу

каким-то случайным, как на всех снимках «моменталок», выражением лица. Пожелтевшая, потрескавшаяся фотография была бережно обклеена цветной бумажкой.

      – Это моя дочь, – сказал Фризоргер торжественно. – Единственная дочь. Жена моя давно умерла. Дочь не пишет мне, правда, адреса не знает, наверно. Я писал ей много и теперь пишу. Только ей. Я никому не показываю этой фотографии. Это из дому везу. Шесть лет назад я ее взял с комода.

      В дверь мастерской бесшумно вошел Парамонов.

      – Дочь, что ли? – сказал он, быстро оглядев фотографию.

      – Дочь, гражданин начальник, – сказал Фризоргер, улыбаясь.

      – Пишет?

      – Нет.

      – Чего ж она старика забыла? Напиши мне заявление о розыске, я отошлю. Как твоя нога?

      – Хромаю, гражданин начальник.

      – Ну, хромай, хромай. – Парамонов вышел.

      С этого времени, уже не таясь от меня, Фризоргер, окончив вечернюю молитву и улегшись на койку, доставал фотографию дочери и поглаживал цветной ободочек.

      Так мы мирно жили около полугода, когда однажды привезли почту. Парамонов был в отъезде, и почту принимал его секретарь из заключенных Рязанов, который оказался вовсе не агрономом, а каким-то эсперантистом, что, впрочем, не мешало ему ловко снимать шкуры с павших лошадей, гнуть толстые железные трубы, наполняя их песком и раскаляя на костре, и вести всю канцелярию начальника.

      – Смотри-ка, – сказал он мне, – какое заявление на имя Фризоргера прислали.

      В пакете было казенное отношение с просьбой познакомить заключенного Фризоргера (статья, срок) с заявлением его дочери, копия которого прилагалась. В заявлении она коротко и ясно писала, что, убедившись в том, что отец является врагом народа, она отказывается от него и просит считать родство не бывшим.

      Рязанов повертел в руках бумажку.

      – Экая пакость, – сказал он. – Для чего ей это нужно? В партию, что ли, вступает?

      Я думал о другом: для чего пересылать отцу-арестанту такие заявления? Есть ли это вид своеобразного садизма, вроде практиковавшихся извещений родственникам о мнимой смерти заключенного, или просто желание выполнить все по закону? Или еще что?

      – Слушай, Ванюшка, – сказал я Рязанову. – Ты регистрировал почту?

      – Где же, только сейчас пришла.

      – Отдай-ка мне этот пакет. – И я рассказал Рязанову, в чем дело.

      – А письмо? – сказал он неуверенно. – Она ведь напишет, наверное, и ему.

      – Письмо ты тоже задержишь.

      – Ну бери.

      Я скомкал пакет и бросил его в открытую дверцу топящейся печки.

      Через месяц пришло и письмо, такое же короткое, как и заявление, и мы его сожгли в той же самой печке.

      Вскоре меня куда-то увезли, а Фризоргер остался, и как он жил дальше – я не знаю. Я часто вспоминал его, пока были силы вспоминать. Слышал его дрожащий, взволнованный шепот: «Питер, Пауль, Маркус…»

      <1954>

      Ягоды

      Фадеев сказал:

      – Подожди-ка, я с ним сам поговорю, – подошел ко мне и поставил приклад

Скачать книгу