Скачать книгу

розно, судя по лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают.

      – Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зимой, – заметил князь, – а вот там зато на улицах теплее нашего, а в домах зимой – так русскому человеку и жить с непривычки нельзя[26].

      – Не топят?

      – Да, да и дома устроены иначе, то есть печи и окна.

      – Гм! А долго вы изволили ездить?

      – Да четыре года. Впрочем, я всё на одном почти месте сидел, в деревне.

      – Отвыкли от нашего-то?

      – И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего дня всё говорить по-русски хочется.

      – Гм! Хе! В Петербурге-то прежде живали? (Как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор.)

      – В Петербурге? Совсем почти нет, так, только проездом. И прежде ничего здесь не знал, а теперь столько, слышно, нового, что, говорят, кто и знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много говорят[27].

      – Гм!.. Суды. Суды-то оно правда, что суды. А что, как там, справедливее в суде или нет?

      – Не знаю. Я про наши много хорошего слышал. Вот, опять, у нас смертной казни нет.

      – А там казнят?

      – Да, я во Франции видел, в Лионе. Меня туда Шнейдер с собою брал.

      – Вешают?

      – Нет, во Франции всё головы рубят[28].

      – Что же, кричит?

      – Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.

      – Не их дело.

      – Конечно! Конечно! Этакую муку!.. Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии. Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафот всходил – плакал, белый как бумага. Разве это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет? Я и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребенку – человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: «Не убий», так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя. Вот я уж месяц назад это видел, а до сих пор у меня как пред глазами. Раз пять снилось.

      Князь даже одушевился, говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.

      – Хорошо еще вот, что муки немного, – заметил он, – когда голова отлетает.

      – Знаете ли что? – горячо подхватил князь. – Вот вы это заметили,

Скачать книгу


<p>26</p>

Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зимой… так русскому человеку и жить с непривычки нельзя. – Обосновавшись в Женеве 1 (13) января 1868 г., Достоевский жаловался в письме А. П. и В. М. Ивановым: «Дома здесь устроены ужасно: камины и одиночные рамы. Камин топишь весь день дровами (которые здесь все-таки дороги, хотя Швейцария – единственное место в Западной Европе, где еще есть дрова) – и все равно что двор топить. У меня доходило в комнате до 6 и даже 5 градусов тепла, и так постоянно, а у других так вода ночью мерзнет в комнате».

<p>27</p>

Здесь про суды теперь много говорят. – По свидетельству А. Г. Достоевской, «в зиму 1867 года Федор Михайлович чрезвычайно интересовался деятельностью суда присяжных заседателей, незадолго пред тем проведенного в жизнь. Иногда он даже приходил в восторг и умиление от их справедливых и разумных приговоров и всегда сообщал мне все выдающееся, вычитанное им из газет и относящееся до судебной жизни».

<p>28</p>

– А там казнят? – Да. Я во Франции видел, в Лионе. <…>…Во Франции всё головы рубят. – Во Франции уголовных преступников до конца XIX в. казнили публично с помощью гильотины – специальной машины для отрубания голов, широкое применение которой вошло во французскую систему наказания в 1791 г. по предложению врача и члена Национальной ассамблеи Ж. Гильотена (1738–1814). Гильотинирование рассматривалось как наиболее гуманная форма приведения в исполнение смертного приговора.