LITMIR.BIZ

      2

      Скандал был страшный. С криками на весь дом, на всю улицу, когда Соня забывалась, и стекла, и диктовая перегородка, отделявшая кухню от спальни, дрожала и вибрировала и вдруг, опомнившись, переходила она на шепот, волнами, будто кто-то вращал ручку «громкости» резко – то вправо, то влево, – и казалось, все, откричала, а старческий голосок снова – Что я такого сказала? – плачущий голосок – Что я такого? – И Соня – Что??? (ручку вправо) Она еще спрашивает!! – снова задыхаясь от возмущения – Ты ж меня в гроб! В могилу! – Ты всех нас (ручку влево) – И в доме прислушивались, ожидая новой волны криков и проклятий.

      Мама была беременна мной. И сейчас мне кажется, что и я слышал эти крики и дрожь. Мы лежали, прислушиваясь за диктом, валы валили, Соня металась – и вдруг там что-то упало, звякнуло тупо – и я, зная финал, задохнулся от страха, но там зарыдали в голос, заплакали, а мама даже слезы не проронила, ей на сохранении волноваться нельзя.

      Нет, это, слава богу, была не линза от телевизора, его купят только через три года, это была бутыль с наливкой, которую жалко, конечно и сейчас, а еще год назад жалко не было, ведь я ничего не знал ни об этом скандале, ни о моей прабабке Злате, бабушкиной маме и маминой бабушке. Сейчас же я не только слышу, но и вижу съежившуюся в углу старуху, которую хлещут криками и шепотом. А вмешаться, увы, не могу.

      Через месяц после скандала 13 мая 1955 года Златы Яковлевны Гринберг не стало. Ее хоронили отсюда, из дома на Жилянской и положили, наверное, как положено, с табличкой от безутешных детей и внуков, но ни мама, ее внучка, ни мамин брат – в похоронах участия не принимали и не знали, ни где лежит, ничего, и ни разу не ходили туда, потому что Соня запретила, запретила категорически, и все подчинились.