Господа Головлевы - Михаил Салтыков-Щедрин

Скачать книгу

нему, покуда всей старой гнили не приест!

      Уверенность Арины Петровны, что с Степки-балбеса какую угодно бумагу без труда стребовать можно, оправдалась вполне. Он не только без возражений подписал все присланные ему матерью бумаги, но даже хвастался в тот же вечер земскому:

      – Сегодня, брат, я всё бумаги подписывал. Откбзные всё – чист теперь! Ни плошки, ни ложки – ничего теперь у меня нет, да и впредь не предвидится! Успокоил старуху!

      С братьями он расстался мирно и был в восторге, что теперь у него целый запас табаку. Конечно, он не мог воздержаться, чтоб не обозвать Порфишу кровопивушкой и Иудушкой, но выражения эти совершенно незаметно утонули в целом потоке болтовни, в которой нельзя было уловить ни одной связной мысли. На прощанье братцы расщедрились и даже дали денег, причем Порфирий Владимирыч сопровождал свой дар следующими словами:

      – Маслица в лампадку занадобится или Богу свечечку поставить захочется – ан деньги-то и есть! Так-то, брат! Живи-ко, брат, тихо да смирно – и маменька будет тобой довольна, и тебе будет покойно, и всем нам весело и радостно. Мать – ведь она добрая, друг!

      – Добрая-то добрая, – согласился и Степан Владимирыч, – только вот солониной протухлой кормит!

      – А кто виноват? кто над родительским благословением надругался? – сам виноват, сам именьице-то спустил! А именьице-то какое было: кругленькое, превыгодное, пречудесное именьице! Вот кабы ты повел себя скромненько да ладненько, ел бы ты и говядинку и телятинку, а не то так и соусцу бы приказал. И всего было бы у тебя довольно: и картофельцу, и капустки, и горошку… Так ли, брат, я говорю?

      Если б Арина Петровна слышала этот диалог, наверно, она не воздержалась бы, чтоб не сказать: ну, затарантила таранта! Но Степка-балбес именно тем и счастлив был, что слух его, так сказать, не задерживал посторонних речей. Иудушка мог говорить сколько угодно и быть вполне уверенным, что ни одно его слово не достигнет по назначению.

      Одним словом, Степан Владимирыч проводил братьев дружелюбно и не без самодовольства показал Якову-земскому две двадцатипятирублевые бумажки, очутившиеся в его руке после прощания.

      – Теперь, брат, мне надолго станет! – сказал он, – табак у нас есть, чаем и сахаром мы обеспечены, только вина недоставало – захотим, и вино будет! Впрочем, покуда еще придержусь – времени теперь нет, на погреб бежать надо! Не присмотри крошечку – мигом растащат! А видела, брат, она меня, видела, ведьма, как я однажды около застольной по стенке пробирался. Стоит это у окна, смотрит, чай, на меня да думает: то-то я огурцов не досчитываюсь, – ан вот оно что!

      Но вот наконец и октябрь на дворе: полились дожди, улица почернела и сделалась непроходимою. Степану Владимирычу некуда было выйти, потому что на ногах у него были заношенные папенькины туфли, на плечах старый папенькин халат. Безвыходно сидел он у окна в своей комнате и сквозь двойные рамы смотрел на крестьянский поселок, утонувший в грязи. Там, среди серых испарений осени, словно черные точки, проворно мелькали люди,

Скачать книгу