LITMIR.BIZ

      Евгения Николаевна прошлась по выставочному залу, оглядывая экспозицию перед завтрашним открытием.

      «А ведь Петр Васильевич прав, – подумала она об электрике Сарафанове, – в этих фотографиях есть что-то зловещее. Излишне натуральное, что делает снимки вызовом обществу сытых и благополучных. Может быть, поэтому Разумов прославился, а его работы покупают коллекционеры? Усмешка судьбы: сытые и благополучные покупают фотографии униженных и больных! Но… что там говорил Петр Васильевич о глазах?»

      Рубенская подошла к главной фотографии – портрету самого мастера – Владислава Разумова. Снимок ей не нравился, но организатор выставки настаивал, чтобы именно эта работа стояла на самом почетном месте.

      Евгения Николаевна вгляделась в портрет Разумова.

      Худое лицо. Высокий, с залысинами, лоб. Нос – картошкой. Толстые губы, а нижняя чуть оттопырена, словно Разумов что-то хотел сказать, но передумал. Седые волосы торчат как у нашкодившего подростка. На подбородке – шрам, который не может скрыть щетина. «Отталкивающая внешность у этого гения, – подумала заведующая выставочным центром, – а глаза…»

      Глаза были как живые. Зрачки словно ввинчивались в каждого, кто останавливался напротив фотографии, чтобы ее рассмотреть. Тусклые, но в то же время жадные, словно готовые захватить все, что попадает в поле зрения, глаза Разумова были, пожалуй, единственной яркой деталью портрета.

      «Он, безусловно, талант. Но талант порочный, болезненный…»

      У Евгении Николаевны сильно разболелась голова, и Рубенская поспешила покинуть выставочный раз.

      «Перемена погоды. Наверное, давление подскочило. Как некстати, прямо перед открытием!» – думала женщина, выходя на улицу и закрывая за собой дверь. Она не заметила, что в окне выставочного зала мигнул фиолетовый огонек. Еще. Снова и снова. Словно десятки фиолетовых светлячков заметались за стеклом, рвались наружу.

      «Будь неладна эта непогода», – раздраженно подумала Рубенская, шагая по осенним лужам.