Жизнь, смерть. И баллончик краски - Вероника Викторовна Самогаева

Скачать книгу

варный и внезапно не атакует – всю ночь завывал в приоткрытых пластиковых окнах жилых домов и оконных проемах заброшек. Бросая клочья пыли и горсти прелой листвы в лица редких прохожих, воздушный вихрь свистит в их ушах, заглушая любые иные звуки. Впрочем, едва ли в шесть часов утра субботы продуваемая вдоль и поперек ледяным ветром улица так уж кишит людьми.

      Жаворонкам в их одеялах и с их кофе в руках, сонно всматривающимся в мусор и листья, что трепет по асфальту ветер, сочувственно вздохнуть не по кому. Улицы пустуют. Помимо одной. Той, что ближе к окраине.

      Из окон, выходивших на Октябрьскую, все как один проснувшиеся – а может, он лишь один, а может, и ни одного, кто б знал – смотрят на сгорбленную фигуру мужчины в сером, что медленно плетется мимо, куда–то в сторону отшиба. И все они не могут решить для себя, что же о нем думают.

      «Идет, паскуда. Последние шмотки пропил».

      «Господи, куда ж его понесло–то? Он хоть сам идет или ветер волочет?»

      «Бедняга. Обросший, тощий. Куда ж ты такой, как же… это ж…»

      Но в одном все зрители схожи: фигура за окном пробуждала заспанную голову куда лучше их чертового кофе.

      Было жаль только, что наблюдателей от мужчины отделяли стены и этажи. А вдвойне печалила простая истина: отделяй их два шага от человека в сером, никто из них этих двух шагов бы не сделал.

      А вот и она, пятиэтажка! Одна из немногих хрущевок Новоалтайска, в которой местные власти так и не удосужились установить домофон. Деревянная, громко скрипящая от любого прикосновения дверь была всегда приглашающе открыта каждому заплутавшему человеку, коту, потрепанному злыми мальчишками, а во времена холодов – любому, сильному и не слишком, порыву ветра. Сегодня же гостем унылого подъезда, стал этот человек в сером пальто.

      Едва ли его волновал затхлый запах этой умирающей развалины. Едва ли его хоть что–то смогло бы взволновать, а потому облезшие стены и погнутые перила он не окинул взглядом.

      Тихо. Как бывает в палатах психбольницы, даже ветер там свистит один-в-один, пусть и за окнами. Вот куда нужно мужчину в сером, да на месяцок, другой…Так или иначе, все его коллеги разделяют это мнение. Где еще может находится бедняга, который молча пялился в пустоту, стоя среди гробов в похоронном агентстве, мямлил, черт пойми что, а потом вдруг встрепенулся и обсыпал всех, кто был рядом, своими «почему?»

      Почему я не заставил их пристегнуться?

      Почему я не повернул руль?

      Почему они? Почему именно они?!

      Конечно, он в лечебнице, где ж ему еще быть то? Сидит себе под одеялком, таблеточки принимает!

      Только вот не в лечебнице он. Потому что…

      Кто пойдет лечить убийцу? Где достать силы, чтобы шевелить руками и ногами, отвратительно медлительными? Никто не пойдет, никогда и ни за что.

      К кому угодно он мог быть милосердным. Но не к человеку, в секунду сломавшему его жизнь пополам. И потому, исхудавший и истерзанный, он, цепляясь за обшарпанные перила, медленно идет наверх. С каждой преодоленной ступенью до конца не вылеченная голень воет все громче, но вспышки боли им не замечены – очередная пачка обезболивающего, проглоченная без стакана воды, еще заглушает вопль.

      Но против полутора месяцев жизни на таблетках и алкоголе бессилен любой обезбол, что и вынуждает «пьяную морду, всю совесть пропил, тьфу» прислониться к стене напротив лестницы, ведущей к чердачному люку, закрыть лицо руками, не видеть и не слышать женщину, что внезапно вынырнула из–за двери в квартиру…

      «Минута, еще минута…»

      – Развелось отщепенцев!

      «Голова… Что это за гул, откуда?»

      – А мне кормить, на мои бабки, мои налоги! А самой че жрать?!

      «Оленька, Светочка…»

      – Суки вы бродячие! Что б вы подохли все!

      Обшарпанные стены поглотили ругательство, возродив тишину для человека, который не может заплакать. Ветер гуляет по крыше, трепещет хлипкий деревянный люк, не раз выломанный и не раз восстановленный. А человек в пальто и с выцветшими глазами уже не здесь. Он сидит возле коек, поглощенный и сжираемый тишиной, пропитанный запахом не затхлого подъезда, а санитарии, видит лица с потемневшими веснушками, видит кровь там, где ее нет и быть не может. Кровь на одежде, кровь на ладонях, пальцах, кровь, кровь, кровь…

      – Ну что, милый, на море то махнем будущим летом? – улыбается Оля, ловко переворачивая блины на сковороде, а взгляд стекленеет и по щеке бежит багровая капля…

      – Папа! Там белочки, на ветках! – смеется Света, а белый сарафанчик все больше краснеет…

      Он стискивает зубы, опрокинув голову назад. Ему удается сдержать вопль. В этот раз.

      Они были живы тогда, обе. Когда жарили блины, гуляли, смеялись. Но эта кровь на локонах и косичках, эта вездесущая кровь… Она повсюду, всегда, в любом образе, всегда с ним, всегда на них.

      Он получил, что должен был. Он целиком и полностью заслужил наблюдать подобное.

      Конец ознакомительного фрагмента.

      Текст

Скачать книгу