Скачать книгу

столетиями ранее. По мнению других ученых, восхваление скромного достатка и декламация о тщете богатства указывают на то, что перед нами – мораль простого человека. Круг его интересов и забот не выходит за пределы повседневности. В песни восхваляется «честная бедность».

      «Пусть невелик

      твой дом, но твой он.

      и в нем ты владыка:

      пусть крыша из прутьев

      и две лишь козы,

      это лучше подачек.

      Пусть невелик

      твой дом, но твой он.

      и в нем ты владыка:

      кровью исходит

      сердце у тех.

      кто просит подачек».

(Ha2v., 36, 37)[57]

      Но не ясно, в какой мере допустимо противопоставлять взгляды простых бондов морали знати или богачей в таких странах, как средневековая Норвегия и тем более Исландия. Низкая оценка материального достатка, неоднократно встречающаяся в «Речах Высокого», скорее может быть истолкована как моральное резонерство, а не как отражение воззрений определенного социального слоя. Вместе с тем нельзя не согласиться с мнением Андреаса Хойслера о том, что в «Речах Высокого» отсутствуют возвышенный настрой и героические установки, которыми характеризуются другие эддические песни и саги об исландцах[58]. Перед нами, надо полагать, расхожая мораль простого человека. Упоминаемое Хойслером противопоставление заслуживает внимания: саги подчас героизируют действительность, отвлекаясь от «прозы» повседневной жизни и пренебрегая ее бытовыми подробностями. Иначе обстоит дело с «Речами Высокого»; их «приземленность» дает историку редкую возможность проникнуть в тот пласт реальности, который не подвергался возвышающей стилизации. Не будем спешить с атрибуцией имеющегося текста какому-либо определенному социальному классу и посмотрим на содержание поучений под интересующим нас углом зрения: что они могут дать для понимания индивида?

      Какие советы даются в «Речах Высокого»?

      Впечатление, складывающееся при их чтении, таково: человек, которому адресованы эти многочисленные наставления, – одинок[59]. Ему приходится одному пробиваться в недружелюбном и чреватом многими опасностями мире, полагаясь лишь на собственные смекалку и силу. Поэтому идея, которая неустанно варьируется почти на всем протяжении песни, – мысль о том, что человек должен быть осторожным и вести себя максимально осмотрительно. Ибо мир полон каверз, необходимо постоянно быть начеку – дома и вне его, в компании, на пиру, в пути, на судебном собрании, даже в объятьях женщины. Ни на миг мужчина не должен расставаться со своим оружием, «ибо как знать, // когда на пути // копье пригодится» (Háv., 38). Эти советы отнюдь не противоречат тому, что мы читаем в исландских сагах, где вместо поучений рисуются конкретные жизненные ситуации. На любое оскорбление или посягательство герой саги готов ответить ударом меча или копья. В дальнейшем ему, возможно, окажут содействие сородичи или друзья,

Скачать книгу


<p>57</p>

Старшая Эдда. С. 18–19.

<p>58</p>

HeuslerA. Kleine Schriften. Bd. 2. Berlin, 1969. S. 221–222.

<p>59</p>

Персонаж «Речей Высокого», отмечает Клаус фон Зее, – не укорененный в семейный или родовой союз и в политическую общность человек, но обособленный, изолированный индивид, в противостоянии с другими, подчас враждебными индивидами, человек, который не ощущает опоры могущественной родни и которому поэтому приходится развивать в себе соответствующие качества, в том числе мелочный, расчетливый утилитаризм. Вырисовывающийся в этой песни образ, по мнению фон Зее, находится в явном противоречии с образами героев саг, скальдической поэзии и героических песней «Эдды». Из этой констатации фон Зее делает, на мой взгляд, несколько неожиданный вывод, что «Речи Высокого» нужно рассматривать в контексте ученой традиции, в связи с сочинениями Сенеки и библейскими текстами. См.: See К. von. Edda, Saga, Skaldendichtung. Aufsätze zur skandinavischen Literatur des Mittelalters. Heidelberg, 1981. S. 39 ff.

He вдаваясь в вопрос о том, в какой мере высказывания «Речей Высокого», как и других произведений древнескандинавской литературы, могли быть навеяны мотивами, пришедшими из античной или континентальной средневековой литературы, или даже представлять собой прямые из нее заимствования (тенденция искать такого рода источники – тенденция, далеко не всегда имеющая под собой достаточные основания, – распространена среди части скандинавистов), я хотел бы подчеркнуть, что решающим были все же не какие-либо литературные влияния, но то обстоятельство, что эти заимствования включались в контекст древнеисландской словесности и, конечно, не оставались внутри нее неким чужеродным телом. То, что современный исследователь может с большим или меньшим основанием расценивать как цитату из другой культуры, несомненно, должно было восприниматься носителями скандинавской культуры в качестве органической ее части.