Ветер западный - Саманта Харви

Скачать книгу

с полчаса. И постараться, чтобы не приснился труп, увлекаемый течением, и чтобы сердце не заныло, припомнив, сколь люта смерть. Вспоминать только о розовых бликах на камышах, где была обнаружена рубаха, и ведь как хорошо, что рубаху нашли именно там – там, в тихой благости камыша, лучшего знамения и быть не могло, и если человеку привелось погибнуть столь ужасной и загадочной смертью, а потом исчезнуть с лица земли, будто его кит проглотил, кое-что от него все же осталось – его покров, выловленный, схваченный, спасенный, сохраненный камышовой ратью, – Ньюман словно упал на руки верных ему людей.

      Светился ли камыш розовым сиянием? Может, и нет, но в душе я знал, что так оно и было и пребудет вовек. На пути в деревню в голове раздался голос моей мудрой, нежной сестры: “Болтуны и писаки умолкнут как громом пораженные”. Почему мне послышались эти слова, я затрудняюсь ответить, разве что я был усталым, печальным, обрадованным, рассерженным и спокойным одновременно; поэтому, отворив дверь церкви, я позволил себе оплакать Томаса Ньюмана и удивился, как долго не высыхали слезы.

      Суеверие

      – Священник – еще и судья, и шериф, хочет он того или нет.

      – Именно, – согласился я.

      Благочинный не застал меня врасплох. Я уже привык к тому, что от нечего делать он является в церковь раньше меня. Он стоял, прислонившись к колонне, наматывая на руку мелкие, с виду детские четки, – наверное, снял их с гвоздя в нашем притворе.

      – Слыхал я, тело Ньюмана всплыло. Или всплывало, – сказал он. – Прежде чем опять сгинуть.

      – Слухи до вас быстро доходят.

      С Картером я расстался минут десять назад, вошел в церковь, чтобы взять в ризнице сухую одежду. Упрятал слезы в орарь, висевший на крючке, и белый шелк оказался весь в серых пятнах. А когда я вышел из ризницы, благочинный был уже тут как тут – у него определенно нюх на всякие “безобразия”. Я стоял перед ним с чистыми свернутыми стихарем и подрясником, намереваясь отнести эту нелегкую кипу холодной ткани домой и переодеться. Башмаки заменить было нечем.

      – Я видел вас с Картером, когда вы чуть ли не бегом возвращались в деревню, – сказал благочинный, – и, что ж, мне стало любопытно. Вот я и спросил Картера, где вы были.

      – Поистине, как судья и шериф вы преуспели больше, чем я.

      Он покосился на меня. Низенький, щуплый, он походил на мышь-полевку, что шныряет испуганно в зарослях пшеницы и травы. Сердечко ее в крошечной трусливой грудке колотится непрестанно. И рядом с ним я – рослый и не всегда покладистый, волосы мои всклокочены ветром, щеки, надо полагать, красные, как яблоки, глаза в прожилках от слез. Одежда заляпана грязью, а также, к моему стыду, гусиным жиром.

      – Сегодня – последний день, – сказал благочинный, затем вынул из своего кошеля тонкий бумажный свиток и развернул его. Это была индульгенция[1], которую благочинный пришпиливал к церковной двери каждое утро начиная с субботы. – Вы же понимаете,

Скачать книгу

<p>1</p>

В рамках политики смягчения наказаний в XI в. католическая церковь учредила индульгенции, освобождавшие согрешившего от кары – при том условии, что предварительно грешник покается в содеянном на исповеди и получит прощение исповедника. – Здесь и далее примеч. перев.