LITMIR.BIZ

      Сказал Морковский: «Ладно, – дернем!

      Одеколон, сказал мне доктор,

      предохраняет от морщин.

      Пусть нас осудят – мы плевали!

      Мы вина всякие пивали.

      Когда в Германии бывали,

      то «мозельвейном» заливали

      мы радиаторы машин.

      А кто мы есть? Морские волки!

      Нас давит лед, и хлещут волны,

      но мы сквозь льдины напролом,

      жлобам и жабам вставим клизму,

      плывем назло имперьялизму?!»

      И поддержали все: «Плывем!»

      «И нам не треба ширпотреба,

      нам треба ветра, треба неба!

      Братишки, слухайте сюда:

      у нас в душе, як на сберкнижке,

      есть море, мама и братишки,

      все остальное – лабуда!»

      Так над землею-великаном

      стоял Морковский со стаканом,

      в котором пенились моря.

      Отметил кэп: «Все по-советски…»

      И только боцман всхлипнул детски:

      «А моя мамка – померла…»

      И мы заплакали навзрыдно,

      совсем легко, совсем нестыдно,

      как будто в собственной семье,

      гормя-горючими слезами

      сперва по боцмановой маме,

      а после просто по себе.

      Уже висело над аптекой

      «Тройного нету!» с грустью некой,

      а восемь нас, волков морских,

      рыдали, – аж на всю Россию!

      И мы, рыдая, так разили,

      как восемь парикмахерских.

      Смывали слезы, словно шквалы,

      всех ложных ценностей навалы,

      все надувные имена,

      и оставалось в нас, притихших,

      лишь море, мама и братишки

      (пусть даже мамка померла).

      Я плакал – как освобождался,

      я плакал, будто вновь рождался,

      себе – иному – не чета,

      и перед богом и собою,

      как слезы пьяных зверобоев,

      была душа моя чиста.