Скачать книгу

прихлебывая чай,

      угрюмо заключает: «Не пробиться.

      Береговой припай – он есть припай».

      И шхуна курс меняет… Мы уходим,

      а там за льдами, синий, как угар,

      оставленный, с беспомощным укором

      взывает остров криками гагар.

      Я остров, окруженный льдом. Ты шхуна.

      Я привстаю. Я слышу голос твой.

      Пытаешься ты, плача и тоскуя,

      пройти сквозь мой причал береговой.

      Но льды вокруг меня остры, как зубья.

      Ты бьешься грудью бедною своей

      о скользкие торосы себялюбья,

      о грязный лед изломанных страстей.

      Неужто ты пройти ко мне не сможешь

      сквозь намертво припаянную ложь?

      Все это оковало меня, смерзлось.

      Все это от меня не отдерешь.

      И ощущаю с ужасом провидца,

      что эта шхуна, может быть, не ты,

      а это я к себе хочу пробиться

      и натыкаюсь вновь и вновь на льды.

      И я в переупрямленном упрямстве

      треща по швам, со льдинами в борьбе,

      неужто плюну, поверну и сдамся

      усталый, не пробившийся к себе?

Июль, «Моряна» – 14 августа 1964, Москва

      Иностранец

      …И Меркурий плыл над нами,

      иностранная звезда.

М. Светлов

      На архангельском причале

      иностранные суда,

      иностранные печали,

      иностранная судьба.

      И чернявый, как грачонок,

      белой ночью до утра

      плачешь ты, матрос-гречонок,

      возле статуи Петра.

      И совсем не иностранно

      в пыльном сквере городском

      ты размазываешь странно

      слезы грязным кулаком.

      Может быть, обидел шкипер?

      Может, помер кто в семье?

      Может, водки лишку выпил?

      Может, просто не в себе?

      Что с тобою приключилось?

      Что с тобой случилось, грек?

      А с тобою то случилось,

      что ты тоже человек.

      И еще тошнее, если,

      не поняв твоей тоски,

      кто-то спрашивает – есть ли

      безразмерные носки.

      И глядишь ты горько-горько,

      пониманья не ища,

      на сующего пятерку

      прыщеватого хлыща.

      Но идет, хвативший малость,

      седобров и меднолиц,

      словно грек, печалью маясь,

      с русской шхуны моторист.

      Моторист садится рядом:

      «Выпьем, что ли, корешок!» —

      и ручищею корявой

      молча лезет в кожушок.

      Углубленно, деловито

      из кармана достает

      переводчицу – пол-литру,

      о скамейку воблой бьет.

      И сидят, и пьют в молчанье,

      и глядят, обнявшись, вдаль

      вместе с греческой печалью

      наша русская печаль…

15 августа 1964, Переделкино

      Баллада о стихотворении «На смерть поэта» и о шефе жандармов

      Я представляю страх и обалденье,

      когда попало в Третье отделенье

      «На

Скачать книгу