LITMIR.BIZ

      Ты так любила прятаться.

      Залезешь в уголок

      и там сидишь, упрямица,

      закутавшись в платок.

      Лукаво забираешься

      под стол, а то и в шкаф.

      За шторы забиваешься

      и дышишь там в рукав.

      Вот белый сахар, колотый

      еще твоей рукой.

      Ушла из этой комнаты.

      Живешь совсем в другой.

      Не раз уже прочитана

      записочка твоя.

      Но комнату мучительно

      оглядываю я.

      Тут шила ты, тут стряпала…

      Шагаю и грущу.

      Все думаю – ты спряталась,

      и все ищу, ищу…

      Ты мне, словно кораблю,

      все четыре стороны.

      Далеко тебя люблю,

      широко,

                  просторно.

      В самой первой стороне

      ты женою стала мне.

      В стороне другой,

                                  второй

      стала ты моей сестрой.

      В третьей стороне —

                                      ты дочь,

      мою старость гонишь прочь.

      А в четвертой стороне —

      мать,

              воскресшая в жене.

      Ошеломив меня, мальчишку

      едва одиннадцати лет,

      мне дали Хлебникова книжку:

      «Учись! Вот это был поэт!..»

      Я тихо принял книжку эту,

      и был я, помню, поражен

      и предисловьем, и портретом,

      и очень малым тиражом.

      Мать в середину заглянула,

      вздохнула: «Тоже мне добро…» —

      но книжку в «Правду» обернула,

      где сводки Совинформбюро.

      Я в магазин, собрав силенки,

      бежал с кошелкою бегом,

      чтоб взять по карточкам селедки,

      а если выдадут – бекон.

      Ворчал знакомый: «Что-то ноне,

      сынок, ты поздно подошел», —

      и на руке писал мне номер

      химическим карандашом.

      Занявши очередь, я вскоре

      косой забор перелезал,

      и через ямины и взгорья

      я направлялся на вокзал.

      А там живой бедой народной,

      оборван и на слово лют,

      гудел, голодный и холодный,

      эвакуированный люд.

      Ревел пацан, стонали слабо

      сыпнотифозные в углах,

      и непричесанные бабы

      сидели злые на узлах.

      Мне места не было усесться.

      Я шел, толкаясь, худ и мал,

      и книжку Хлебникова к сердцу

      я молчаливо прижимал.

      Разве же можно, чтоб все это

                                                    длилось?

      Это какая-то несправедливость.

      Где и когда это сделалось модным:

      «Живым – равнодушье,

                                            внимание

Скачать книгу