LITMIR.BIZ

      так ждавшим эту сахарную кость —

      что шум вокруг поэта был позорен —

      как он себя использовать позволил?

      Был Маркес мой любимец,

                а не идол,

      и Пастернака я ему не выдал:

      «Но он не прятал «Доктора Живаго».

      Он знал, что «корень красоты – отвага».

      Он против игр циничных, лживых правил

      любовь над всей политикой поставил.

      Неужто вам всех высших чувств на свете

      важней монтекки или капулетти?

      Он разве начал сам скандал с романом?

      Им бить друг друга стали в рвенье рьяном

      капитализм с феодализмом русским,

      а Пастернака позвоночник хрустнул…

      Нет гениев, что все-таки остались,

      использовать которых не пытались.

      Но это не вина людей, а драма…

      Мы завернем к могиле,

                или прямо?»

      «На кладбище», – сказал, подумав, Маркес, —

      замолк в нем журналист.

                Проснулся мастер.

      Так бережно он шел,

                войдя на кладбище,

      как будто под ногами были клавиши.

      Когда-то мой отец мне говорил:

      «Запоминай, но не играя в судьи,

      как люди ходят около могил,

      и это тебе скажет, что за люди».

      О золотую краску руки выпачкав,

      шел романист-Мидас,

                почти на цыпочках.

      Фантазия искусства больше истины

      и страны те, которые написаны

      пером рассвобожденной гениальности,

      реальней, может быть, самой реальности.

      Шел Маркес.

                Он тихохонько высмаркивался.

      Вгляделся в нежный профиль неспроста,

      и еле шевельнулись губы Маркеса:

      «Какая на могиле чистота…»