Скачать книгу

бесчинств и несчастий, подвести (теперь уже своего читателя?) к итоговой формуле: все романные происшествия служат одной цели – “ясно указать на уверенность писателя в полной неуязвимости своего героя”». Вот только эта уверенность, по сути, уникальна: «Только у Сервантеса могут проявлять себя такого рода мужество и такого рода доблесть [Sólo en Cervantes ocurren valentías de ese orden]». Погружение в «романное поведение» Сервантеса выводит Борхеса к совершенно особенной, открывшейся у Сервантеса художественной «этике», становящейся для Борхеса значительно более важной, чем иные открытия автора «Дон Кихота». Моменты этой современной художественной этики, всякий раз возводимой к ее первооткрывателю, будут (по большей части потаенно) присутствовать во множестве последующих текстов Борхеса, а Сервантес всякий раз будет возникать в некотором ореоле этической идеальности взаимодействия создателя и созданного, идеальной гармонизации повседневного обыденного мира с классическим вымыслом79.

      Подобно тому как опыт «Аналитического упражнения» опосредованно соотносится с анализом формальных принципов (приемов) классического письма в «Допущении реальности», так и «Романное поведение Сервантеса» опосредованно связывается с эссе «Суеверная этика читателя», которое (в том же сборнике «Обсуждение»), намечая эскиз к образу читателя (важнейшего для Борхеса участника литературного процесса), одновременно прорисовывает контуры всего проблемного поля этически опосредованных отношений читателя – автора – героя80. И именно в «Суеверной этике читателя», критикуя и напрочь отвергая чисто стилистическое прочтение «Дон Кихота», Борхес начинет формировать концепцию какой-то принципиально несовершенной, «неправильной», случайной «классики», никоим образом не соотносимой ни со стилистической выверенностью текста, ни с его завершенностью, ни с возвышенностью, но сродненной с особой мудростью повседневного мировосприятия и мудрой простотой обыденного разговора81.

      Вместе с тем (размышляя о Сервантесе, но и о Флобере, Э. По, П. Валери, Каббале, Лже-Василиде…) Борхес постепенно начинает создавать ореол парадоксального классика вокруг самого себя. В «Обсуждении» позиционирование себя как классика еще очень авангардно и вполне явственно самоиронично. Но и вполне серьезно: серьезно и обустройство своей авторской классической авторитетности, и оформление (именуемых классическими) принципов создания своих будущих текстов (именно этот парадоксальный классик примет непосредственное участие в формировании образа и голоса – интонаций – парадоксального, многосоставного фикционального «Борхеса»-повествователя, создаваемого на страницах «Пьера Менара…»).

      Примечательно, что Борхес возвращается к размышлениям о классике сразу вослед «Пьеру Менару…», в 1941 г., одновременно с публикацией сборника рассказов «Сад расходящихся тропок» («El jardín de senderos que se bifurcan»), позднее вошедших в ставшие знаменитыми «Вымыслы»

Скачать книгу


<p>79</p>

Здесь правомерен вопрос: был ли реализован этический потенциал литературного смысла – смыслов литературы – в творчестве самого Борхеса? Или смысл этот только ностальгически индексировался (проявлялся) аргентинским писателем как нечто утрачиваемое (нечто окончательно утраченное) современной литературой, устремленной к кошмару механизированной комбинаторики «универсальной библиотеки», разрастающейся на том месте, где осуществляла себя «универсальная словесность». На мой взгляд, этический потенциал у Борхеса осуществляется, и осуществляется во многом – если не в первую очередь – в связи с присутствием Сервантеса в творчестве Борхеса.

<p>80</p>

Заметим, что здесь же проявляется и двойственность понимания «этического»: существенная и сущностная, глубинная, эмоционально насыщенная истинная потаенная этика исподволь противополагается симулятивной, конвенциональной этике – принятому «этикету», правилам чтения.

<p>81</p>

Ср.: «Сервантес не был стилистом (по крайней мере, в нынешнем, слухоусладительном, смысле слова). Судьбы Дон Кихота и Санчо слишком занимали автора, чтобы он позволил себе роскошь заслушиваться собственным голосом» (ХЛБ: I, 64); «…Вот что говорит наш Груссак: “Называя вещи своими именами, признаем, что добрая половина романа небрежна и слаба по форме, и это с лихвой оправдывает упрек в “бедности языка”, брошенный Сервантесу его противниками. Я имею в виду не только и не столько словесные несуразицы, скучные повторы, неудачные каламбуры, удручающие риторические пассажи, но прежде всего общую вялость этой прозы, пригодной исключительно для чтения после обеда”… Но именно эта проза после обеда, для разговора, а не для декламации и нужна Сервантесу, и никакая другая [Prosa de sobremesa, prosa conversada y no declamada, es la de Cervantes, y otra no le hace falta]. То же, думаю, можно сказать о Достоевском, Монтене или Сэмюэле Батлере» (там же; JLB: 1, 203). «“Дон Кихот” посмертно выиграл все битвы у своих переводчиков и преспокойно выдерживает любое, даже самое посредственное переложение. <…> Даже немецкий, скандинавский или индийский призраки “Дон Кихота” куда живее словесных ухищрений стилиста» (там же, с. 65). Универсальная смысловая открытость, принципиальная незавершимость классического произведения, предназначенного для постоянного – повседневного перечтения и обсуждения, как и сам метод создания классической многосмысленности (опять-таки с обращением к Сервантесу) будут предметом размышлений Борхеса в эссе «Допущение реальности», а проблемой перевода классических смыслов (упоминая Сервантеса) Борхес займется еще в одном эссе «Обсуждения» – «Версиях Гомера».