LITMIR.BIZ

      Футбол английский и английский чай,

      Да и о Байроне ты слышал невзначай.

      Но зрелого тебя Шекспир пленил –

      Ты плакал в крик, а чёрный всё душил,

      Ломая позвонки наивной Дездемоны,

      Поправ супружества извечные законы.

      Ты торопился побывать в Гайд-Парке,

      Чтоб с Марксом дёрнуть по неполной чарке,

      И Энгельса, поймавши за нательный крест,

      Заставить вновь писать проклятый «Манифест».

      Шотландских юбок не носил с дизайном «каро»,

      А в родословной имена Абрам и Сара

      Со смолью эфиопскою кудрéй

      Вели на мысль: «Да ты и впрямь еврей».

      Но Бенкендорф копал петровские архивы,

      И докопавшись до древнейшей Хивы,

      Не смог найти надёжный компромат,

      О чём ушёл доклад немедля в Скотленд-Ярд.

      Кто кофе пил, а кто цедил цикорий,

      И электрон, лишившись траекторий,

      Достигнул пятой скромной запятой.

      Все долго ждали немцев на постой.

      Туманы низко над Европой плыли,

      И крематории людьми топили.

      И в общей суматохе бурных лет

      Не брали псы поэта лёгкий след.

      Отравлен воздух пеплом жжённой плоти,

      И кровь, и страх в мозги опять колотят.

      Под подозреньем каждый скрип и дом,

      Не дремлет больше ушлый управдом,

      Не спят лифтёры, дворники, консьержки,

      В пайках урезаны талоны на орешки.

      И только семечки проклятые грызут

      И в донесеньях нáверх нагло врут.

      А Пушкин жив по-прежнему в томах и строчках,

      И вовсе не намерен ставить точки.

      Хоть пуля всю брюшину порвала,

      Жизнь не закончилась – она к себе звала.

      И вместе с ней он жил, и ею он дышал,

      Он мучился, любил, скитался и страдал.

      И, наконец, по матери родня, большой приятель,

      Кентерберийского собора настоятель

      Помог ему и визу схлопотал:

      Так через двести лет он в Англию попал.