Скачать книгу

четыре года – мы были втроём с тобой.

      …Я просыпаюсь утром в постели, отяжелевший,

      всё ужасно болит:

      шея, спина, руки.

      – Какого хрена, – спрашиваю, – мучить меня любовью,

      когда мне надо о пенсии –

      думать.

      (Желательно персональной).

      – До свиданья, – кричат на площадке друг на друга соседские дети.

      До свиданья, – я отвечаю.

      И действительно «до свиданья».

      Потому что с утренней ёлкой, с самой лучшей ёлкой на свете

      не бывает на самом деле ни прощания, ни разлуки.

      Ну, а в сумерках (хоть я, конечно, знаю, что в сумерках спать нельзя)

      я забираю с собой на кровать собаку

      и тебя к себе забираю:

      два тепла, шебуршащихся рядом,

      шумно думающих тепла

      (достаточно туповатых, надо сказать, тепла)

      это слишком смешно для счастья – и я, вздрагивая, засыпаю.

      …Посмотри, сколько разной чуши, ерунды золотой и нарядной,

      висит на убитой ёлке: облепиха, Урал, Алтай,

      и Россия висит на ветке, и синий шар Амстердама,

      и дворник скребёт лопатой, и яблоко – Индокитай.

      Хорошо, что ещё на свете

      остаётся – так ёлок много

      (да и если немного осталось): одиноких, двойных, тройных.

      Как сказал Сашин тесть перед смертью: – Дайте ложечку Нового Года

      (вот именно так и сказал «дайте ло-жеч-ку нового года»)

      приложился к шипучей ложке, удостоверился – и затих.

      По-моему, замечательно. – По-моему, всё – замечательно,

      и то, что умрём, – замечательно, и то, что живём, – хорошо.

      …на ёлке висит и качается ушастое ваше сиятельство,

      щенячее наше сиятельство, доказанное рождество.

      «Куда ты, Жень, она же нас глотает…»

      Евгению Ш., Соколову, Кукулину

      и другим моим друзьям

      Куда ты, Жень, она же нас глотает,

      как леденцы, но ей нельзя наесться.

      (Гляди, любовниками станем в животе.)

      Так много стало у меня пупков и сердца,

      что, как цветочками, я сыплюсь в темноте.

      Я так умею воздухом дышать,

      как уж никто из них дышать не может.

      Ты это прочитай, как водится, прохожий,

      у самого себя на шарфе прочитай.

      Когда ж меня в моём пальто положат –

      вот будет рай, подкладочный мой рай.

      Я не хочу, чтоб от меня осталось

      каких-то триста грамм весенней пыли.

      Так для чего друзья меня хвалили,

      а улица Стромынкой называлась?

      Из-за того, что сам их пылью мог дышать,

      а после на ходу сырые цацки рвать –

      ботинкам розовым и тем со мною тесно.

      Я бил, я лгал, я сам себя любил

      (с детсада жил в крови ужасный синий пыл),

      но даже здесь мне больше нету места.

      Я не хочу в Сокольниках лежать.

      Где пустоцветное моё гуляет детство,

      меня, как воробья в слюде, не отыскать.

      Но вот

Скачать книгу