LITMIR.BIZ

Скачать книгу

увы и а-ла.

      И он ушел по теченью,

      Ушел из города вовсе,

      Не ждал ни любви, ни жалости

      И пел, что любит иное,

      А-ла, а-ла, и пел, что любит иное.

      Год миновал, и ветер пригнал назад его лодку.

      А-ла, а-ла,

      А-ла, а-ла и увы.

      Лодка была пуста, рыбак назад не вернулся,

      Он и песня его навеки остались в дельте.

      А-ла, а-ла, а-ла, а-ла и увы.

      Последние слова песни стихли за спиной.

      Рук поудобнее перехватил весло, погрузил его в черную муть, погнал легкое суденышко дальше.

* * *

      Он отошел примерно на милю от Домбанга, когда в ночной мрак стал вливаться рассвет. Чернота перетекла в темно-лиловый, тот побледнел до кроваво-красного, а красный до розового. Звезды на востоке редели, теряясь в волне сияния. Синеголовки прощупывали тишину отрывистой тонкой песней: тви-вит-вит, тви-вит-вит. За ними вступили горзлы, за теми – камышовки и береговые пеночки, следом, тише и медлительнее, раздались грустные нотки горигрудок: пра-авда, пра-авда…

      На той стороне канала мелькали в камышах перепархивающие птички, взблескивали голубым, зеленым, черным. Он задержал весло, позволил памяти скользнуть вслед за звуками.

      Он слишком мал, не умеет назвать своего возраста – пять лет? семь? – стоит среди камышей, раскинув руки. Это еще до вуо-тонов; все, что представлял тогда о мире, он узнавал от жестоких и прекрасных созданий, почитавшихся в дельте богами. Он не видел в них богов. Ему было незнакомо ни слово, ни представление о богах. Мальчик знал только, что они его растили, защищали, учили…

      Он стоял так давно, с предрассветных сумерек. Глаза щипало, застывшие в неподвижности плечи ныли, но он не опускал рук. И дышал только через нос. Когда наполнился мочевой пузырь, он дал ему волю, не обращая внимания на стекающее по голым ногами тепло. Он воображал себя деревом – терпеливым, вросшим корнями в землю. На небо выползало солнце.

      Птицы прилетали и улетали, садились ему на плечи, на запястья, даже на уши, но горигрудка опустилась наконец на палец только к полудню. Он видел ее краешком глаза – трепет и неподвижность, склоненную набок головку, синий глазок, как вставленный в голову мокрый камушек; мерцание огненно-красных перышек на груди, то разгорающееся, то заливаемое черным. Рук тогда еще не умел разводить огонь – они нуждались в огне не более, чем в словах, – но видел, как тлеют пораженные молнией деревья, как оживает в дереве горячий свет, черно-красный жар углей. Тех деревьев он коснуться не мог, но вот птица…

      Ловушка его ладони захлопнулась, защемив шершавую лапку. Судорога крыльев, когда птица отчаянно рванулась в воздух, потом укол острого клювика в мякоть между большим и указательным пальцем. Он сложил вторую кисть колпачком, накрыл им головку птицы, и она утихла до жалкого пернатого трепета. Он чувствовал удары сердца в ее груди: мелкие, невероятно частые, подстегнутые ужасом. Он поднес птицу к самому лицу, заворковал: «пра-авда, пра-авда». Тогда он не слышал в этих звуках слов. Он дождался, пока птичка совсем не затихнет, и свернул ей шею.

      Он неделю ходил

Скачать книгу