LITMIR.BIZ

      Мы с ним были совсем, совсем разные.

      Голос, тон, манера, фонетика, интонации, ритмика, почерк, музыка, изобразительность, – всё, абсолютно всё – разное.

      Но – вот что, и в самом деле, поразительно – в чём-то каждый из нас, полярных во многом людей, дополнял другого.

      Почему же именно так происходило? В чём был секрет? Что за странность такая?

      Теперь-то я знаю: мы оба в период общения нашего просто были, два друга-погодка, носителями поэзии, выразителями её, каждый, само собою, по-своему, – но она, поэзия, и она, русская речь родная, в их величии и единстве, в их космической необъятности, такой, что хватало с лихвою всегда, вообще на всех, будто бы изумлялись, радовались тому, что мы с Лёней были – подлинными, работали оба – во славу речи, во имя поэзии.

      Мы дополняли друг друга точно так же, как дополняют друг друга, допустим, лучи, или какие-нибудь светящиеся объекты, выражающие наглядно то, что есть в мире нашем свет.

      Дополнение вовсе не схожесть.

      Дополнение – это движение оправданное к гармонии.

      Один чистый звук – хорошо, а два чистых звука – в терцию, уже звучат, как залог будущей светлой мелодии.

      Вот в чём дело. Надеюсь, понятно.

      И, может быть, вовсе мы друг друга и не дополняли, а просто-напросто – пели, звучали, это была музыка, это было наше тогдашнее пение.

      Орфичность – вот что в основе пения этого было, вот первейшее свойство стихов наших – моих и губановских.

      И у меня, и у Лёни это было – очень ко времени.

      Публике это нравилось. Приходилось всегда по душе. Сердце вдруг задевало. Струны порою затрагивало, тайные, но и отзывчивые, – где-то там, глубоко, внутри. Помогало дышать свободнее. Заставляло блестеть глаза. Изумляло и вдохновляло. Просветляло нередко, пожалуй.

      Вот мы и читали, читали, – везде, куда звали нас.

      Я почитаю – Губанов меня сменяет, потом снова, бывало, я читаю, потом – Губанов.