Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру - Валерий Шубинский

Скачать книгу

энтузиасты середины 1960-х, столкнулись с уже пожилым человеком, чья духовная жизнь не могла не поразить их своим богатством и сложностью. В результате интерпретации и оценки, восходящие к Друскину, часто становились каноническими, а его фактические свидетельства безоговорочно принимались на веру даже в тех случаях, когда другие источники противоречат им. Однако с годами становится все яснее: Яков Семенович Друскин был глубоким, искренним, истовым и добросовестным хранителем памяти о “сборище друзей, оставленных судьбою”, но у него был свой, если можно так выразиться, угол обзора, предопределенный и свойствами его личности, и характером общения с Хармсом и Введенским. И то, и другое было весьма своеобычным[134].

      Петроградская 10-я трудовая школа им. Л.Д. Лентовской. Выпуск 1921 г., 20-я группа (воспитатель А. Якубовский).

      1-й ряд М. (?) Шайкевич, А. Введенский, неуст. лица (4), З. Тереховко;

      2-й ряд: О. Григоров, П. Андреев (рисование, лепка), неуст. лицо, Т. Мейер, В. Иванов (директор), А. Голубев (история), Н. Золотарев (психология, логика), неуст. лицо;

      3-й ряд: А. Краминская, А. Корженевская, Л. Георг (русский язык), Л. Раевская (французский язык), Т. Иванова (география), неуст. лица (3), Л. Александрова; 4-й ряд: Г. Неменова, П. Германович (математика), С. Левина, Э. Бульванкер, Е. Аладжалова, А. Иванова, Е. Штейндинг, М. Друскин.

      Яков Друскин, 1920-е.

      Леонид Липавский, 1920-е.

      Друскин сблизился с Введенским в 1922 году. Сам он так вспоминал об этой встрече: “Возвращаясь с похорон ученицы нашей школы, мы начали разговор, тему которого определить трудно. Я бы назвал это разговором об ощущении и восприятии жизни: не своей или чужой, а ощущении и восприятии жизни вообще. В этих вопросах мы сразу же нашли общий язык”[135].

      C Хармсом Друскин сошелся впоследствии даже ближе, чем с Введенским и Липавским; по собственному признанию, только с Даниилом Ивановичем у него и была настоящая дружба. В самом главном, в ощущении своего места в мире, Друскин был Хармсу близок и мог его понять. Оба они были хрупкими людьми, внутренне одинокими, с трудом ориентировавшимися в окружающей реальности, склонными к мистической созерцательности и ощущавшими растерянность, когда требовалось какое-то практическое действие. Оба отличались повышенной чувствительностью и уязвимостью, душевной и физической (Друскин даже носил сорочки и брюки большего, чем нужно, размера, чтобы избежать телесного соприкосновения с чуждой материей). Оба были духовно чужды своему поколению. Но способы защиты от мира у них были разные. У Друскина смолоду сложилась, по воспоминаниям его брата, система странных бытовых ритуалов (“например, если что-либо забыл взять с собой, не возвращаться домой, сакральные числа”[136]), позднее он защищался своего рода метафизическим доктринерством. Самозащитой Хармса стала театрализация собственной жизни. Этой важнейшей стороны личности своего друга серьезный

Скачать книгу

<p>134</p>

Следует, впрочем, отличать аутентичные суждения и свидетельства самого Друскина от их упрощенного изложения в текстах и комментариях 1990-х годов, принадлежащих перу его сестры Л.С. Друскиной.

<p>135</p>

Друскин Я. Дневники. С. 186–187. Упоминаются похороны некой Мары или Мирры (фамилия неизвестна), возлюбленной Липавского. В 1965 году А.А. Александров так записал рассказ Я.С. Друскина об этом: “Друскин стал часто встречаться с ним (с Введенским. – В. Ш.) после разговора с Введенским об ощущениях. Разговор был на похоронах Мирры… – женщины, которую очень любил Липавский. Эта молодая девушка была зарублена топором ее род<ственником>, приехавшим из деревни. Случилось в 1922 году” (ЦГАЛИ СПб. Ф. 678. Оп. 1. Ед. хр. 60. Л. 3).

<p>136</p>

Друскин Я. Дневники. С. 11.