LITMIR.BIZ

Скачать книгу

старика Василь Иваныча, он засыпал с несвернутой цыгаркой на пальце.

      Начнет вертеть бумажную посуду для обычной порции в полосьмушки, но эта привычная работа выгонит из Василия Иваныча его душу вместо заморенной скребущейся мысли, он глянет на вывеску, где написано:

      АПТЕКА

      и закроет глаза; потом опять откроет их, по-чугунному остановится на вывеске, но уже не видит аптеку и опустит веки, как щеколду запрет на затвердевшем сердце, аж под веками у него запенится.

      Сладки, должно быть, предсмертные сны!

      Потом Василий Иванович начинал приседать; засыпал он стоя, закуривая, мочась, глядя на запекающийся вечерний закат или разжевывая огурец – все едино. Медленно полз он поясницей к земле, не спеша гнулся его хребтовик – вот-вот сломается, – пока не доставал Василий Иванович самым кончиком своего отощалого зада головки травинки, тогда его травинка щекоткой подбрасывала кверху, и Василий Иванович опять читал:

      АПТЕКА

      а через миг опять в квас скисалась его кровь и он полз к земле, как тесто из горшка.

* * *

      Но Никанор был не тот. Василий Иванович был гора-мужик, а Никанор – так: гнусь одна, загло баритон и глупый человек. Если за забором его посадить и сказать: – Прореви, Никанор, – за Никанора полтинник дадут не глядя, а в действительности на нем ни одни штаны не держались. Никанор шил их не иначе, как по особому заказу у своего друга и в то же время знаменитого песнопевца – Иоанна Мамашина.

      Мамашину однажды хорошей плюхой один мастеровой сделал из двух скул одну – на острый угол. В другой раз этот же боец и хирург сделал из Мамашиной хари опять благоприятный лик. В третьем свирепом и долгом побоище Чижевки и Ямской печник Гаврюша хотел двинуть Иоанна Мамашина в ушняк, но попал по какой-то дыхательной щели, и Иоанн заорал, как архангел.

      Так Гаврюша сделал Мамашину голос из обыкновенной глотки. И с той поры Мамашин переменил вывеску над своим заведением.

      Нанял Автонома-маляра и женского хирурга – и продиктовал ему такого сорта слова:

      IOАН ДАНИЛОВИЧ МАМАШИН

      брючный сюртучный и елегантный

      ПОРТНОЙ

      а также песнопевец и принимаю заказы на апостола и протчiи

      ТОРЖЕСТВЕННЫИ БДЕНIЯ

      – Длиннота чертова! – сказал живописец-Автоном, получив сей текст.

      – А ты его нарисуй – помудрей как-нибудь, а конец по-божественному обведи, – напутствовал Автонома Иоанн.

      – Смозгуем уж, будет и божественно и чудно, – сказал Автоном и зачмокал по грязи в дом свой к жене своей Автономихе и к детям своим.

      И вот по вечерам, когда Иоанн обметывал петли, его мамаша, копаясь в каких-нибудь ветошках, просила:

      – Поори, Ванюшка.

      И Иоанн, так после убедительной вывески его именовала вся улица, орал. Голос получился после гаврюшкиной операции, и правда, хороший, ласковый, громадный и неумолкаемый. Будто кто-то большой и теплый поднимает высоко тебя, держит, жмет и плачет на ухо.

      После работы останавливались у открытого окна мастеровые и просили:

      – Двинь, Ванил Данилыч!

      – Ляп-тяп-тяп-ни, дорогой, чтоб гниды подохли!

      – Дай слезу в душу, Ванюша!

      – Грянь, друг!

      И Иоанн с радостью гремел.

* * *

      Я был тогда маленьким, но помню его песни. Песни были ясные и простые, почти без слов и мысли, один человечий голос – и в нем тоска:

      Загуди ты в поле, вьюга,

      Замети мои пути,

      Пронесися белой птицей,

      Песню в сердце засвети.

      Ой, не надо боле жизни,

      Ни березки, ни травы…

      Я узнал, что Россия – это поле, где на конях и на реках живут разбойники, бывшие мастеровые. И носятся они по степям и берегам глубоких рек с песней в сердце и голубой волей в руках.

      Я вырос, а Василий Иванович, Никанор, Иоанн Мамашин – все куда-то делись: кто умер, кто ушел в бродяги, кто навсегда затих, утихомирился; отмачивает дратву, поглядыает на тихую завороженную улицу и спит, как сурок, долгие дождливые русские ночи; кто залег на лежанку и любуется по вечерам на сына, как он читает книги, и думает до утра.

* * *

      Недавно я шел в поле один по свежему жнивью. Как и в детстве, горел вечерний костер на небе и стихало солнце, уже окунавшееся в далекие леса. Та же радость и тишина во мне. И далеко вдруг какой-то родимый и забытый голос запел песню. То тянули домой в деревню пара волов телегу с тяжелой рожью. За возом шел дед и его девушка-внучка. Она и пела одна.

      Нигде милого не вижу,

      Да ни в деревне, да ни в селе.

      Только вижу я милаго

      Да на патрете, да в сладким сне!..

      Вон и деревня видна – куча хат, крытых в нахлобучку тою же ржаною соломой. Оттуда идет дым и пахнет пекущейся картошкой, молоком, грудными ребятами и подолами матерей.

      Кругом

Скачать книгу