LITMIR.BIZ

      Ты сегодня себе обещал: в этот год

                и на несколько лет

      (сколько есть их) вперед, – улыбающийся

                и безоружный,

      я смотрел и буду смотреть в равнодушный

                трепещущий свет,

      ни круглей, ни румяней

                которого нет – и не нужно.

      Но тогда – отчего мне так жаль – что во тьму,

                потоптавшись, пойдет,

      недолюбленный мной,

      этот шелест и трепет и пыл:

      эта грубая женская жизнь, этот твердый

                мальчишеский рот,

      и скулящий комок темноты, что я на руки брать

                не любил…

      – Оттого, мой хороший, и жаль,

      что в конце бесконечного лета,

      (а сейчас я с тобой говорю – у кровати —

                из тьмы и огня),

      ты был круглым солнцем моим

                и моим беспощадным ветром,

      и единственным страшным цветком,

                раскрывавшимся – для меня.

      Куда ты, Жень, она же нас глотает,

      как леденцы, но ей нельзя наесться.

      (Гляди, любовниками станем в животе.)

      Так много стало у меня пупков и сердца,

      что, как цветочками, я сыплюсь в темноте.

      Я так умею воздухом дышать,

      как уж никто из них дышать не может.

      Ты это прочитай, как водится, прохожий,

      у самого себя на шарфе прочитай.

      Когда ж меня в моем пальто положат —

      вот будет рай, подкладочный мой рай.

      Я не хочу, чтоб от меня осталось

      каких-то триста грамм весенней пыли.

      Так для чего друзья меня хвалили,

      а улица Стромынкой называлась?

      Из-за того, что сам их пылью мог дышать,

      а после на ходу сырые цацки рвать —

      ботинкам розовым и тем со мною тесно.

      Я бил, я лгал, я сам себя любил

      (с детсада жил в крови ужасный синий пыл),

      но даже здесь мне больше нету места.

      Я не хочу в Сокольниках лежать.

      Где пустоцветное мое гуляет детство,

      меня, как воробья в слюде, не отыскать.

      Но вот когда и впрямь я обветшаю —

      искусанный, цветной, – то кто же, кто же

      посмеет быть, кем был и смею я?

      За этот ад – матерчатый, подкожный, —

      хоть кто-нибудь из вас – прости,

                прости меня.