Скачать книгу

дипломат, подписавший Брестский мир!.. Вскоре в журнале «Большевик» было напечатано его письмо к партии.

      Предчувствие чего-то трагического, грозного нагнеталось – оно разразилось со страшной силой в смертельном тридцать седьмом.

      Похороны Иоффе. Не знаю, многие ли остались в живых из тех, кто шел длинной вереницей за его гробом от Кузнецкого, где помещался Наркоминдел, к Девичьему монастырю… Думаю, что единицы, – поэтому и записываю кратко, что врезалось в память.

      …Пишу на Пасху, первый день. Солнце. Сегодня четвертое мая, Пасха поздняя. Пойду к старшей дочери Галочке, ей уж тридцать пять[5]. Там весну, май, Пасху встречает поколение, рожденное через десять-двенадцать лет после событий 1927 года – в тридцать седьмом – сороковом…

      Мы с моим другом Федей Барановым пошли к Наркоминделу, где должен был состояться траурный митинг, но здание было оцеплено и никого не пускали. Люди предъявляли документы, говорили, что они друзья, родственники. Ничто не помогало. Помню, фельетонист «Правды» Сосновский, фельетоны которого были известны каждому, рвался сквозь цепь – его тоже не пускали. Кто-то крикнул милиционеру: «Да это же Сосновский!» – «Знаю лучше вас. Пускать не велено никого», – последовал ответ.

      Цепь обрастала кучками. Народ прибывал, теснил цепь к Наркоминделу, к памятнику Воровскому. Вдруг кто-то вышел и крикнул: «Не толпитесь, все уже кончено. Сейчас будут выносить…»

      Наступила тишина.

      Из главного входа показалась кумачовая крышка гроба. Все, расступаясь, сняли шапки. Поплыл гроб – кто его нес, не помню. Какие-то военные хотели поставить его на катафалк, но несущие медленно повернули его к Лубянскому проезду.

      За гробом без шапок, под мелким дождем, шли Троцкий, Зиновьев, Каменев, Муралов, Смирнов – шли вожди оппозиции, «большевики-ленинцы», как они подписывались на письме «восьмидесяти трех». За ними – наркоминдельцы. Чичерин, Карахан, Крестинский, Довгалевский, Суриц, еще кто-то из известных послов. В процессию влились сотни людей, окружавших здание. Тут были не только одиночки, но и делегации от ячеек, студенты.

      Процессия поплыла на Театральную площадь, к Манежу. Она шла молча, зажатая с обеих сторон милицией, конной и пешей. По тротуарам, узнавая Троцкого, Каменева, Зиновьева, бежал народ. Мы с Федей шли почти в начале, ряду в двенадцатом-пятнадцатом. Сердце колотилось, мы чувствовали себя втянутыми в какой-то поток новых, никогда еще не испытанных чувств.

      Процессия приближалась к Университету. Здесь толпа студентов, стоящих у старого и нового зданий, прорвала милицейскую цепь и влилась в колонны идущих. В узкой горловине Моховой, между новым зданием и Манежем, процессия «набухала», все больше выливаясь на тротуары. Вновь прибывший отряд конной милиции с трудом сдерживал идущих.

      Траурная процессия превращалась в демонстрацию… Мелькнула мысль: «Демонстрация у Казанского собора…»

      Кто-то затянул «Варшавянку»:

      Вихри враждебные веют над нами,

      Темные силы нас злобно

Скачать книгу


<p>5</p>

Маневич Галина Иосифовна, киновед, автор работ по русской литературе и философии. Эта запись дневникового характера дает возможность датировать ее 4 мая 1975 года. Пасхальный визит И.М. Маневича состоялся в дом Г.И. и ее мужа, художника Э.А. Штейнберга, на Пушкинской улице. Упоминание о новом поколении неслучайно: квартира на Пушкинской многие годы была известным в Москве местом встреч и общения не только художников-шестидесятников, но и самого широкого круга творческой интеллигенции.