Скачать книгу

несвободных». Отсутствие такой бескорыстной преданности чистым целям науки невозможно маскировать долгое время ни тяжелою артиллериею солидной эрудиции, ни блестками беспринципной игры остроумия, ни цветами бойко-игривого красноречия. Правдивость была преобладающею чертою этого «чистого, как солнечный луч», по характеристике благонамеренного Никитенко, Грановского, и эта правдивость была лучшею «политикою»[68] для него как в сношениях со студентами, так и при частных столкновениях с начальством, вызываемых добрыми усилиями факультетских сикофантов-наушников.

      Чтобы оценить вполне такт и стойкость Грановского, нужно припомнить те невозможные условия, в которые поставлена была кафедра истории в 40-х гг. Официально предписывалось историю реформации и французской революции излагать не иначе, как с точки зрения католицизма, опускать всю римскую историю до императоров и т. п.[69] Даже в невинной докторской диссертации Грановского, в Аббате Сугерие, начальство, просвещаемое учеными доносчиками, ухитрилось найти опасные места[70], а о содержании своих лекций Грановскому приходилось объясняться не только с администрациею, но и с духовною властью[71].

      Припоминая эти невыносимые условия, Салтыков, как известно, вообще чуждый излишней лирической экспансивности и сентиментальности, не мог однако говорить без умиления о геройском служении бесстрашного витязя науки Грановского. Характеризуя время Грановского и Белинского, Салтыков писал: «То было время, когда слово служило не естественною формою для выражения человеческой мысли, а как бы покровом, сквозь который неполно и словно намеками светились очертания этой мысли, и чем хитрее, чем запутаннее сплетен был этот покров, тем скорбнее, тем нетерпеливее трепетала под ним полная мощи мысль, и тем горячее отдавалось ее эхо в молодых душах читателей и слушателей. То было время, когда мысль должна была оговариваться и лукавить, когда она тысячу раз вынуждена была окунуться в помойных ямах житейского базара, чтобы выстрадать себе право хоть на мгновение воссиять над миром лучом надежды, лучом грядущего обновления. И, стало быть, крепки были эти люди, если и при такой обстановке не изолгались, не измелочнились, не сделались отступниками»[72]!

      Эта выстраданная, затаенная мысль, эта сдержанная, но неустанная проповедь о служении долгу, идеалам и благу народа запечатлена была такою неотразимою силою неподкупного страстного убеждения, такою силою «магнетического демонизма», по выражению Герцена, которая невольно передается от оратора к слушателю, от писателя к читателю[73]. Это духовно-мощное и, несмотря на все путы, все-таки «свободное слово», без устали борющееся за свободу, разум и человечность, внушило К. С. Аксакову его дивный привет «свободному слову»:

      Ты чудо из божьих чудес,

      Ты мысли светильник и пламя.

      Ты луч нам на землю с небес,

      Ты человечества знамя,

      Ты гонишь невежество, ложь,

      Ты вечною жизнию

Скачать книгу


<p>68</p>

После шумной овации, устроенной 21 февраля 1845 г. студентами во время защиты Грановским магистерской диссертации и раздутой его врагами славянофилами проф. Давыдовым, Шевыревым и Бодянским в бунт, Грановский обратился к студентам с воззванием, в котором, между прочим, говорил: «Мм. гг., благодарю за тот прием, которым вы почтили меня 21 февраля. Он меня еще более привязал к университету и к вам. В этот день я получил самую благородную и самую драгоценную награду, которую только мог ожидать преподаватель. Теперь отношения наши уяснились, поэтому я думаю, мм. гг., что впредь внешние излияния ваших чувств будут излишни, точно так, как между двумя старинными друзьями излишни новые уверения в дружбе. Теперь эти рукоплескания могут только обратить на нас внимание. Я прошу вас, мм. гг., не перетолковывать этих слов в дурную сторону. Я говорю их не из страха за себя, даже не из страха за вас. Мм. гг., я знаю, что страхом вас нельзя остановить. Меня заставляют говорить причины более разумные, более достойные и меня, и вас. Мы, равно и вы, и я, принадлежим к молодому поколению – тому поколению, в руках которого жизнь и будущность. И вам, и мне предстоит благородное и, надеюсь, долгое служение нашей великой России, России, преобразованной Петром, России, идущей вперед и с равным презрением внимающей и клеветам иноземцев, которые видят в нас только легкомысленных подражателей формам без всякого внутреннего содержаниями старческим жалобам людей, которые любят не живую Россию, а ветхий призрак, вызванный ими из могилы, и нечестиво преклоняющихся пред кумиром, созданным их праздным воображением. Побережем же себя на великое служение! В заключение скажу вам, мм. гг., что где бы то ни было и когда бы то ни было, если кто-нибудь из вас придет ко мне во имя 21 февраля, то найдет во мне признательного и благодарного брата». Там же, 147.

<p>69</p>

«Реформация и революция, – писал Грановский Кетчеру, – должны быть излагаемы с католической точки зрения и как шаги назад. Что-нибудь кроется под этим. Полагаю, что наушничает (проф.) Давыдов». Там же, 142.

<p>70</p>

Невинная книга о министре Людовика Толстого, а также лекции Грановского, сделались предметом доноса. Доносчик ставил ему в вину, что он не упоминает о воле и руке Божией. По поводу этого доноса Грановский должен был объясниться с митрополитом Филаретом. Там же. С. 241.

<p>71</p>

Беседа изложена на с. 242. Там же.

<p>72</p>

Салтыков. Сочин. II, 145.

<p>73</p>

См. главу IV.