LITMIR.BIZ

      Я сидел на столе в его хижине. Во рту дымила сигарета – это волк научил меня курить. Я смотрел на стену, на то, как на ней играли огоньки от печи. Он сидел на табуретке рядом.

      – Хороший ты мужик, колобок… Взять бы тебя да и…

      – Опять… – сказал я, – опять ты за своё… Ты ничему не научился за время наших отношений…

      И тогда он поднял лапу и отчаянно ударил кулаком по столу так, что я слегка подпрыгнул и сигарета выпала у меня изо рта.

      – Но что я поделать могу, если ты румяный такой, у меня от одного вида твоего слюни текут! Мне-то как быть, скажи?! Да я все песни твои уже наизусть выучил, ну ты бы хоть немножечко бы… Ну почему ты этого не хочешь?

      – Почему! Да потому что тебе от меня не нужно ничего, кроме моей румяной корочки… Это не может дальше продолжаться.

      И я ушёл. И в жизни моей были ещё и заяц, и медведь, и лиса… Но все они хотели от меня лишь одного. Они не видели во мне души, их не интересовали песни, которые я сочинял. И так было из раза в раз.

      Все они хотели только одного, моей хрустящей корочки. И они не видели больше ничего во мне.

      Так длилось до тех пор, пока я не заметил, что мне трудно катится по дороге, с меня начали сыпаться крошки, я начал черстветь. Я испугался, мне стало по-настоящему страшно. Что же мне делать, ведь, не ровён час, я совсем иссохну, и больше никто не возьмёт меня?

      И я покатился к хижине волка.

      Стояла ночь. Я прыгнул к нему на окошко и услышал, как кто-то нежно сопит. Волк храпел громко, это не мог быть он, в темноте я разглядел длинный аккуратный носик, гладкая шерсть… это была лиса. Они спали…

      Я покатился к зайцу, но не нашёл его там. Оказалось, что его убили ещё месяц назад. Кто? Охотники.

      Про медведя ворона прогаркала мне, что он ушёл в монастырь.

      Что я мог сделать, как не вернуться в родное лоно, где я с такой болью появился на свет? И я вернулся. Дед встретил меня с равнодушием. Он поднял меня с земли, небрежно покрутил в руке.

      – Пыльный весь, плесенью покрылся… – сказал он, подошёл к деревянному загону и бросил меня через него. Я упал лицом в грязь и скоро почувствовал, как меня вдавливает в землю чьё-то твёрдое копыто. Потом мокрый и холодный нос начал катать меня, к нему присоединился другой. Вскоре я превратился в шарик из навоза и грязи. Сырость проникала в меня, я снова стал мягким, но эта была не та мягкость, что я чувствовал при рождении. От меня начали отваливаться кусочки.

      Вдруг кто-то укусил меня. И в эту секунду в душе моей все словно стало ясно. Я понял, что те страхи, которые преследовали меня всю жизнь, были глупостями, что я бегал от самого себя… Но как только я понял это, неведомая мне сила (глаза мои давно были испачканы так, что я не видел ничего), неведомая сила будто разломила меня на две половины и сознание моё превратилось в пустоту, и я уже не помню, видел ли я эту пустоту или нет, было чувство, как будто кто-то бьёт меня, уже не существующего, руками, как будто это руки творца вновь пытались скатать из меня что-то, но в то самое мгновение, как я осознал всю бессмысленность этого, сознание моё кончилось и я умер.

      Возвращение домой

      Тамара знала – скоро, уже совсем скоро. Мужчины в её роду почему-то редко доживали до семидесяти пяти. И уже в прошлое лето, когда она, сдав на отлично сессию, пройдя практику и попрощавшись с очередным ухажером, четверокурсницей вернулась в родное село под Иркутском, уже тогда она это почувствовала.

      В свои семьдесят два года отец казался каким-то тяжелым, неподъемным и болезненным. Мать-то была другой. Тамара никогда не сомневалась, что такая бойкая, живенькая старушка, у которой всегда хватало сил обругать продавца за то, что подсунул несвежую селедку, доживет и до ста.

      И отец никогда не винил себя вслух, но, когда говорил о ней, было видно, что лицо его напугано, будто с того самого дня его терзает вечная мысль: «Неужели всё в этой жизни так случайно? Неужели можно просто пойти за грибами по старой дороге, известной тебе еще с раннего детства, и попасть под колеса? Неужели это так, Господи?». Разве мог он знать, когда тащил её с утра пораньше, сонную, в эту слякоть, в полный комаров лес? И ведь именно тогда он захотел, чтобы она пошла с ним, именно тогда растолкал её, надавил на жалость, мол, хочется ему с ней вместе побыть. Ходил плохо, а тут и силы появились, и желание. И Тамара ведь помнит, как они уходили вместе, как закрывала за ними дверь. Сама проснулась от оживления, встала в туалет, а потом уже не заснула. Проводила их до калитки, воздух был холодный, свежий; она видела, как они уходили вместе, такие старенькие, но живые, хорошие, теплые. Отец держал большую плетеную корзину, которая, наверное, была старше самой Тамары. Родные люди, которые тем трогательнее смотрятся вместе, чем больше прожили. И пусть тогда уже спали на разных кроватях, но нельзя было не видеть, что мать с отцом это не два, а один человек, состоящий из двух самостоятельных половинок.

Скачать книгу