Скачать книгу

как крушение себялюбца. И как расплата за отступничество от идеала, выражающегося в единстве красоты и правды. Одна невозможна без другой – роман Уайльда говорит именно об этом. А критика сочла, что он восславляет аморальность.

      Нечастый случай полной художественной слепоты! Но понадобились десятилетия, чтобы переломить инерцию таких мнений. Рецензии на «Дориана Грея» были затребованы прокурором, который с их помощью доказывал порочность человека, способного написать настолько постыдную книгу. Сегодня это кажется курьезом. Для Уайльда это было тяжелой драмой.

      Из тюрьмы он вышел сломленным, измученным человеком, в котором не осталось и следа от щеголеватого лондонского денди, наделенного ярким, но, как полагали, пустым или даже опасным дарованием. Он утверждал, что не в состоянии оглядываться на собственное прошлое, до того оно ему непереносимо. Он говорил, что навсегда покончил с литературой. «Мне незачем писать, – сказал он одному из сохранившихся друзей, – потому что я постиг значение жизни. А писать о ней нельзя, ею можно только жить».

      Но даже и на то, чтобы «только жить», у него не оставалось сил. Началась агония, воссозданная скупыми свидетельствами людей, оставшихся рядом с ним в последние месяцы и видевших этот печальный закат. Предательство тех, кому он бездумно доверял, нищета, травля, лицемерные вздохи над погубленным талантом и страхи, вызываемые его «растлевающим влиянием», едва скрытое торжество гонителей, узнавших, что его дни сочтены, – вот как завершался его путь.

      В предисловии к «Дориану Грею» было сказано о ярости Калибана, которого заставили увидеть свой истинный облик. У Шекспира в «Буре» Калибан олицетворяет силу косную и злую. Она не исчезла, а, наоборот, только окрепла в доставшийся Уайльду лицемерный век. Но он верил, что искусство, подобно шекспировскому Просперо, сумеет совладать с этой силой, укротить ее, какие бы бури ни приходилось выдержать творцам истинной красоты.

      Судьба Уайльда убеждает, что это была лишь благородная иллюзия. Век не переменился, и даже само искусство не обрело свободы от гнета действительности, внушавшей такое горькое чувство всем, кто не обманывался видимым благополучием, чутко распознавая за этим фасадом обезличенность и пустоту.

      Заново сотворить человека, переменив его отношение к миру, в котором художник обнаруживает никем до него не замеченные ценности и смыслы, – такое едва ли под силу даже гению. Но если бы Оскар Уайльд ставил перед собой цели более скромные и традиционные, сама жизнь стала бы в чем-то беднее, лишившись его уникальных книг.

      А. Зверев

      Портрет Дориана Грея[1]

      Предисловие

      Художник – тот, кто создает прекрасное.

      Раскрыть людям себя и скрыть художника – вот к чему стремится искусство.

      Критик – это тот, кто способен в новой форме или новыми средствами передать свое впечатление от прекрасного.

      Высшая,

Скачать книгу


<p>1</p>

«Портрет Дориана Грея» был опубликован летом 1890 г. в журнале «Липпинкот мэгезин». Для отдельного издания, появившегося через полгода, роман был переработан, появились пять новых глав (III и XV–XVIII).

И сюжет книги, и ее герои имеют немало предшественников в европейской литературе, хотя замысел Уайльда остается глубоко оригинальным. Наиболее часто книгу сопоставляли с «Фаустом» Гёте и «Шагреневой кожей» Бальзака. Об этом – во вступительной статье.

Есть и более близкий по времени опыт разработки той же темы; он, безусловно, был известен Уайльду. В 1884 г. французский писатель Жорис-Карл Гюисманс (1848–1907) опубликовал роман «Наоборот», имевший шумный и отчасти скандальный успех. В книге была рассказана история аристократа Дезэссента, типичного денди, который стремится создать вокруг себя искусственную среду, отгораживаясь от реальности и, насколько возможно, игнорируя ее законы. Окруженный любимыми им произведениями искусства, Дезэссент ведет жизнь гурмана, тщательно продумывая обстановку своего роскошного поместья и подчиняя «воображению, но не фактам» даже выбор блюд для ужина или сочетание ароматов в оранжерее, где растут невиданные растения.

Принужденный, по настоянию врачей, вернуться из своего уединения в Париж, Дезэссент испытывает приступы отчаяния, соприкасаясь с грубой повседневностью, и горько сетует на «всесветную глупость». От нее способно защитить только искусство, сохраняющее высшие ценности человеческого существования, – ими становятся для героя изысканное изящество средневековой живописи и одухотворенность старинной музыки, в которой он распознает живое присутствие Бога, уже не ощущаемое им самим.

Считавшийся «молитвенником декаданса», этот роман теперь воспринимается главным образом как подтверждение того, что настроения и взгляды, отразившиеся на страницах «Дориана Грея», были очень широко распространены в ту эпоху. Говорить о влиянии Гюисманса на Уайльда едва ли корректно: книга Уайльда несравнимо более значительна по своим основным идеям, отличается широтой эмоционального спектра и духовного диапазона – качества, недоступные французскому автору.

Для Уайльда характерна свобода в использовании ассоциаций и параллелей, подчас представляющих собой очень вольное изложение тех или иных исторических эпизодов, мифов, преданий, литературных источников. Все подчинено созданию атмосферы, необходимой для изображаемой сцены; заботы о точности в обращении с заимствованным материалом отступают на второй план. Надо учитывать и особое пристрастие писателя к парадоксу, которое иногда заставляет его придавать скорее игровой, чем серьезный характер даже цитатам из библейских текстов, не говоря уже об античных мифах, составивших в романе особый пласт образности.

Критические отклики на «Дориана Грея» почти все носили резко отрицательный характер. Высказывались даже требования подвергнуть книгу запрету за «аморальность», а автора по тем же соображениям предать суду. Впадая в полемические крайности, сам Уайльд в одном из интервью готов был признать, что «роман, быть может, и аморален, но он совершенен, а совершенство есть единственное стремление художника».

В других своих высказываниях о романе автор, однако, проявил больше сдержанности. Отвечая на рецензию в журнале «Скотс обсервер», где снова говорилось о «безнравственности», он писал редактору: «Ваш рецензент совершает вопиющую, непростительную, преступную ошибку, пытаясь поставить знак равенства между художником и предметом его изображения. Китс (великий поэт-романтик начала XIX в. Джон Китс. – А. З.) заметил, что изображать зло доставляло ему не меньшее наслаждение, чем изображать добро… Чем дальше от художника изображаемое, тем свободнее он может творить». Очевидная справедливость этой мысли тем не менее не поколебала общего враждебного отношения к «Портрету Дориана Грея». Уайльда это не смущало, и свое письмо в «Скотс обсервер» он завершил характерным для него пассажем из тех, что провоцировали гневные отповеди возмущенных блюстителей литературной этики, – «Оставьте мою книгу для вечности, которую она, несомненно, заслуживает».

Насколько это несомненно, гораздо легче судить через сто лет после появления книги, которая, по характеру отношения к ней и ее восприятия, особенно в России, кажется, опровергла убеждение ее автора, выраженное им в предисловии и много раз повторенное: «Искусство бесполезно, потому что его цель – лишь создавать настроение. В его задачу не входит ни поучать, ни как-либо влиять на поступки». На самом деле «Дориан Грей» и поучал, и, во всяком случае, оказывал прямое влияние на поступки тех, кто испытал магическую притягательность этой книги.