LITMIR.BIZ

      Плохою не бывает, дрянь – погода

      и мокрый снег на чашечках весов.

      Уже написано сочувствие народу

      тяжёлыми ударами часов.

      Что делать в январе? Оставить кожу

      с зарубкой года и отплюнуть яд.

      Все ёлки тайной памятью похожи,

      когда на крестовинах стоя спят.

      Я не проснусь от слов на франсе или инглише,

      не гнусавь, дорогая, и не томи,

      я не пойму откровенное гоу ту ми,

      разорви мои вены спокойным «сунься поближе…»

      И что возвышало, хранило, влекло, растаяло в дым…

      И вот не мужчина уже, а почти херувим,

      лежит подле Вас, махрою и водкой храним.

      Здесь плотный дух, здесь запах лука,

      котлет и винного завода,

      три куба воздуха для слуха,

      один квадрат для небосвода.

      И полчаса лучи от солнца

      играют с утварью убогой,

      за стенками стучит, и льётся,

      и плачет драма диалогов.

      Пора, будильник зубоскалит,

      принять свой шкалик кислорода.

      Хрипят простуженные дали.

      Слова и музыка народные.

      Свет созревает, как нарыв,

      на сером теле неба.

      Я спал, я для себя открыл,

      что я полночи не был

      на светлой стороне земли,

      где люди, горы, корабли,

      семья, друзья, работа…

      Глаза открыл мне кто-то,

      и я увидел, как я стар,

      мой собеседник – жалкий страх,

      стакан – мой собутыльник.

      И свет не держится на мне,

      он тенью дрыхнет в стороне,

      как мёртвый свет латыни.

      …И вот – спешит под парусом молчанья,

      на чёрной палубе немые чайки,

      в кильватере не пенится вода. – Иди сюда!

      Пьяное поле.

      Ветер на воле.

      Запах соломы.

      Тень у порога.

      Дали без Бога.

      Кто мы?

      Я не грешен, хожу по парку,

      собираю бычки и парюсь,

      мну ногами ржавые пятна,

      что от солнца, словно опята,

      а руками пишу тему,

      а глазами нагую Еву,

      чтобы нежно её трогать…

      У меня нет претензий к Богу.

      Дятел полдень насквозь продолбил,

      жук всю ночь до утра прожужжал,

      я до донышка жизнь пропил,

      я до смерти её продышал,

      до ширинки её просвистел,

      до шнурков её проморгал,

      я звезду просверлил, проглядел,

      ничего там не увидал.

      Тот, кто искренен, – таен и тих

      и не видит своей звезды.

      Сад свои деревья расстриг

      перед снегом и нищ до дыр.

      Рассекает ядом язык,

      не теряет форму змея.

      Под ларьком привокзальным мужик

      загрустил от вина бытия.

      За един остановленный миг

      пьёт вокзал и седой проводник,

      пьяный Фауст к окошку приник,

      как седые столетия, дик.

      Тот, кто искренен, – таен и тих.

      Льётся вода из чайника в чашу,

      дождь шебаршит на покатой крыше,

      тихо уходят столетия наши,

      белые, чёрные, тёплые, рыжие.

      Медленно почва твердеет под солнцем,

      наши пироги ещё под пилою,

      пахнут мочой и смолою сосны,

      пахнут слова кислотой перегноя.

      Тёплый кагор от сознанья густеет,

      в щели

Скачать книгу