LITMIR.BIZ

      – Не ожидал… Не подозревал…

      Сикорский передвинул бронзовую чернильницу на край стола, потом возвратил ее на место. Он нервничал. Письмо Лиры Федоровны выбило его из привычной колеи – так нужно было понимать его жесты, его слова и интонацию, с какой эти слова произносились. А я не понимал или не хотел понимать. Что-то все время мешало мне. Лишь потом, через много дней, я сообразил, что именно. Тогда же мне казалось, что я просто не верю Сикорскому, не верю его словам, не верю в то, что он «не ожидал», наконец, не верю в то, что женщину можно любить как картину, не ища взаимности. Профессия делает из нас как скептиков, так и психологов. И скептики ошибаются чаще в оценках людей и поступков, чем психологи.

      В тот день во мне сидел скептик.

      Рядом с чернильницей стояла бронзовая пепельница-избушка. Я приподнял крышку домика и спросил:

      – У вас курят?

      Сикорский кивнул.

      – Любопытные вещи делали наши предки, – заметил я, пощелкав ногтем по домику-пепельнице. – Почему вы их не экспонируете?

      – Не имеют художественной ценности. Ширпотреб. Не думаю, что наши потомки станут экспонировать в своих музеях пластмассовые мыльницы или футляры от безопасных бритв.

      – Но в них может быть и иная ценность. Старинные вещи передают колорит эпохи…

      – Для колорита хватает того, что экспонируется. Музей – это система, а не склад антикварных вещей. Плохая или хорошая, но система. – Он вздохнул, словно сожалея о чем-то, и, хлопнув ящиком стола, вытащил пачку сигарет. – Да, система, – повторил он. – А я вот собирался бросить курить…

      И спросил, как бы мимоходом:

      – С чего это вы вдруг заинтересовались технологией музейного дела?

      – Да так, к слову пришлось, – сказал я. – Любопытство профана. Ну и еще… Старичка одного вспомнил. Сидел тут на вашем месте лет двадцать пять назад старичок боровичок с бородкой клинышком. Я у него в «друзьях музея» по ошибке числился. У него какая-то другая система была. Он, разумеется, не верил в первородный грех: прикрыл его покрывалом побелки. Замазал, так сказать, Евино преступление, окутал его меловым туманом, скрыл от глаз общественности. Действовал он, безусловно, из лучших побуждений.